Тенцинг Норгей. Тигр снегов

     Но  это были все  мелочи. Настоящие осложнения начались в  Дхаулагхате,
немного не доходя Катманду, где  навстречу нам вышла целая толпа непальцев и
чуть не увела меня от всей экспедиции. После меня не раз спрашивали, были ли
это коммунисты,  но  я  просто  не  знаю  этого.  Зато я знаю,  что они были
националисты,  притом  фанатики,  что  их  ничуть не  интересовал  Эверест и
действительные обстоятельства его взятия, а только и исключительно политика.
Они добивались  от меня, чтобы, я  назвался непальцем, не индийцем. И еще --
чтобы я заявил, что достиг вершины  раньше  Хиллари.  Я  ответил  им, что не
заинтересован в  политике  и в ссорах  с англичанами, и попросил  оставить в
покое. "До  сих пор,  --  сказал я  им,  -- никому  не  было  дела  до  моей
национальности. С чего вдруг такой" интерес теперь? Индиец, непалец -- какая
разница?" Я пытался  внушить им то  же самое, что сказал в  интервью Джеймсу
Бэрку: "Все мы  члены одной большой семьи --  Хиллари, я, индийцы, непальцы,
все люди на свете!"
     Однако они  никак не хотели угомониться. Они чуть  не свели меня с ума.
Они сами  подсказывали мне ответы и заставляли подписывать бумаги, которых я
даже не  мог прочесть. И все это время толпа продолжала расти. Меня отделили
от моих товарищей, толкали и вертели, словно куклу. "Чего они хотят от меня?
-- удивлялся я.  -- Знай я, что дело обернется таким образом, я оставался бы
у себя в Солу Кхумбу".
     20  июня наш  отряд  спустился с  предгорий  на  Непальскую  равнину. В
Банепе, где начинается шоссе, меня усадили в "джип" и  заставили переодеться
в  непальскую  одежду. К  этому времени я  до  того устал и  растерялся, что
позволял  делать  с собой все что угодно. В  каждом городе и деревне,  через
которые  мы  проезжали,  происходили  торжественные  встречи.   Толпы  людей
размахивали флажками и вымпелами. "Тенцинг,  зиндабад!" -- кричали  они. "Да
здравствует, Тенцинг!"
     Конечно, мне были  приятны такие горячие приветствия. Однако признаюсь,
что предпочел бы вернуться домой тихо  и мирно, как это бывало всегда до тех
пор.
     В  пяти километрах от Катманду меня  поджидали жена и дочери; мы крепко
обняли друг друга, счастливые завоеванной  победой. Анг Ламу обернула вокруг
моей  шеи  кхада -- священный платок. Пем-Пем  и  Нима повесили мне на плечи
гирлянды,  я рассказал Ниме, что положил ее карандашик там, где она просила.
Оказалось,  что  в течение  последних недель  у  них  была  почти  такая  же
суматошная жизнь,  как  у  меня.  Великую  новость они узнали  в Дарджилинге
только  утром 2 июня, в  дождливый  серый  день, от друзей, услышавших ее по
радио.  С  этой  минуты  жизнь их  совершенно  изменилась.  Важные чиновники
приходили  к  ним  с  визитом, почта приносила множество посланий, строились
всевозможные  планы. По  всему  городу распространялись  мои  фотографии,  а
Рабиндранат  Митра договорился с одним поэтом, и тот сочинил про меня песню,
которую скоро  распевали на всех улицах. Все это очень радовало моих родных,
но больше  всего им хотелось получить весточку от меня; между тем  письмо, в
котором я  просил их приехать  в  Катманду, так и не дошло. Анг  Ламу и сама
собиралась ехать, только боялась, что я рассержусь, если она сделает это, не
договорившись предварительно со мной.
     -- Почему нет телеграммы от моего мужа? -- спрашивала она то и дело, --
Я дам десять рупий тому, кто доставит мне ее с почты.
     Но  телеграмма  все не шла  (я  так  и  не  смог выяснить,  что  с  ней
случилось),  и,  прождав  одиннадцать  дней, Анг Ламу решила ехать, будь что
будет.  У  нее  не было ни  денег, ни подходящей одежды, но Митра дал ей сто
рупий,  заработанных  на  продаже  моих фотографий,  да  потом  раздобыл еще
четыреста рупий  на поездку с помощью миссис Гендерсон и других  друзей. Анг
Ламу выехала из Дарджилинга с дочерьми и прибыла  в Катманду самолетом через
Патну,  опередив  меня  на четыре  дня. С ними  прилетели Пасанг Пхутар (уже
третий),  ветеран-горец,  наш  близкий друг  и родственник, и  Лакпа Черинг,
представлявший нашу ассоциацию.
     Впрочем,  в  тот сумасшедший день, когда я  сам добрался до Катманду, у
нас вовсе не было времени переговорить обо всем этом. Не прошло и нескольких
минут,  как  меня оторвали  от родных  и усадили  вместо  "джипа" в коляску,
запряженную лошадьми; туда же сели  другие восходители, которых  я не  видел
некоторое время, в том числе Хант и Хиллари. И вот мы двинулись через город,
окруженные  еще  невиданной  толпой.  Нас  осыпали  рисом,  цветной  пудрой,
монетами, причем монеты колотили  меня по  черепу так,  что я стал опасаться
головной боли. Спастись от них было невозможно, потому что я не мог смотреть
во  все стороны  одновременно.  Большую часть  времени я  стоял  в  коляске,
улыбаясь и  сложив  ладони  в  традиционном  древнем  индийском  приветствии
намаете.
     Событий было столько, что трудно вспомнить, что происходило раньше, что
позже.
     Прямо  в  нашей  испачканной  экспедиционной  одежде  нас  доставили  в
королевский  дворец.  Здесь  участников   восхождения  приветствовал  король
Трибхувана,  он вручил мне  Непал Тара (Непальскую Звезду) -- высшую награду
страны; Хант  и  Хиллари  получили  другие  награды.  Как  и  многие  другие
обстоятельства этого времени, вопрос о почестях и полученных  знаках отличия
дал повод к осложнениям и недоразумениям. Дело в том, что в то  самое время,
когда мне вручили одну непальскую  награду,  а Ханту и Хиллари -- другую, не
столь  высокую,  из Англии поступило сообщение,  что  королева возвела  их в
дворянское  звание, а в отношении  меня ограничились медалью Георга VI. Шум,
поднятый  вокруг  всего  этого,  был  не  только  нежелательным,  но  просто
бессмысленным.  После  того как  Индия стала независимой, ее  правительство,
подобно  американскому  правительству  ранее,  запретило   своим   гражданам
принимать  иностранные титулы.  Таким образом, если бы  королева и удостоила
меня  такой чести,  то я  сам и  моя страна оказались бы  только в  неловком
положении.  Лично  для  меня это было каи чаи на -- совершенно  безразлично;
дворянское  звание не прибавило бы мне ни ума, ни  красы. Поняв  причину,  я
ничуть не чувствовал себя обиженным или задетым.
     Политика,  политика...  Внезапно со  всех  сторон  начались осложнения.
Непальцы отнеслись  ко мне  замечательно,  они встретили  меня так, что я не
забуду, даже если проживу сто жизней. Однако в своих усилиях сделать из меня
героя   они  зашли  чересчур  далеко:  они  почти   совершенно  пренебрегали
англичанами,  вместо того  чтобы  отнестись к  ним  как к  почетным  гостям.
Слишком  многие  непальцы говорили глупые  вещи, стараясь извратить  факты в
своих политических целях. Каких только диких выдумок не было: и что  я тащил
Хиллари на себе до вершины,  и что он вообще не дошел до верха, и что я чуть
ли  не один  совершил все восхождение.  А  тут  еще  эти  нелепые заявления,
которые  меня  заставили подписать,  воспользовавшись  моей  растерянностью.
Кончилось тем, что полковник Хант вышел из себя и заявил, что я не только не
герой, но с точки зрения техники лазанья вообще второразрядный альпинист.  А
это, разумеется, только подлило масла в огонь.
     Непальские   и   индийские   журналисты   ходили  за   мной  по  пятам.
Руководствуясь  политическими  мотивами,  кое-кто   пытался  заставить  меня
высказаться против англичан, а я, обидевшись на слова Ханта,  и в самом деле
сказал кое-что, о  чем позже сам сожалел.  К  счастью, добрая  воля  в наших
сердцах восторжествовала. Ни англичане,  ни я  сам не хотели, чтобы  великое
событие было превращено в нечто мелкое и жалкое. И  вот мы собрались 22 июня
в  канцелярии  премьер-министра  Непала  и составили  заявление,  призванное
положить  конец  всем  разнотолкам.  Один  экземпляр,   предназначенный  для
Хиллари,  подписал  я,  другой --  для  меня  -- подписал Хиллари.  Вот  что
написано в том экземпляре, который хранится у меня сейчас:
     "29  мая мы  с  шерпом  Тенцингом вышли из нашего  верхнего  лагеря  на
Эвересте на штурм вершины.
     Во время восхождения  на Южную  вершину  то один, то другой из  нас шел
впереди.
     Мы перешли  через Южную вершину и стали подниматься  по  предвершинному
гребню. Мы достигли вершины почти одновременно.
     Мы обняли друг друга, счастливые своей победой; затем я сфотографировал
Тенцинга с  флагами Великобритании,  Непала, Объединенных Наций и Индии.  Э.
П.Хиллари"
     Каждое  слово в этом  заявлении есть истинная правда. Именно  так -- мы
достигли вершины {почти одновременно}. И так оно  и оставалось до настоящего
времени, когда  по причинам, которые я уже  изложил, мне  кажется правильным
рассказать все подробности.
     Наряду с вопросом о том, кто первый достиг вершины, было много толков и
споров относительно  моей  национальности. "Какое  это  имеет  значение?  --
спрашивал я снова и снова. -- При  чем тут национальность и  политика, когда
речь идет о восхождении  па  гору?"  Но разговоры не прекращались, и я решил
обратиться к премьер-министру мистеру Коирала. Я сказал ему:
     --  Я люблю  Непал. Я родился здесь, это  моя страна. Но  теперь я  уже
давно  живу  в  Индии. Мои  дети  выросли  там,  и  мне надо  думать  об  их
образовании, об их будущем.
     Мистер Коирала и  остальные  министры  отнеслись  ко мне  приветливо, с
полным  пониманием.  Они не пытались, подобно  некоторым  другим,  оказывать
давление на меня, а только сказали, что  если я захочу остаться в Непале, то
получу  дом  и  другие  льготы;  далее они  пожелали  мне  успеха  и счастья
независимо от того, каким будет мое решение. Я остаюсь им глубоко благодарен
за готовность помочь,  когда  я оказался  в затруднительном положении. Как я
сказал  тогда для  печати:  "Я рожден из  чрева Непала,  а вырос  на коленях
Индии". Я люблю обе страны, чувствую себя сыном их обеих.
     В Катманду мы оставались около недели, и каждый день устраивались новые
торжества, новые  церемонии,  но происходили также новые осложнения. На этот
раз  мы,  шерпы,  спали  не  в  гараже,  а  в  непальской  правительственной
гостинице, так что в этом отношении все было в порядке. Впрочем, не совсем в
порядке -- приходилось защищать нас от толпы, которая осаждала экспедицию.
     На  один из  вечеров в английском  посольстве  был  назначен  прием.  Я
получил  приглашение, но отказался прийти; как и многое другое, это  вызвало
всевозможные пересуды,  поэтому  я объясню  причину  отказа. Дело в том, что
годом раньше,  находясь в  Катманду  вместе со швейцарцами,  я пережил здесь
неприятность. Из-за какой-то путаницы с  организацией  экспедиции я оказался
однажды  без  ночлега и  обратился  тогда в английское посольство, поскольку
останавливался  там   вместе   с   Тильманом  в  1949  году.  Меня   ожидало
разочарование: полковник Пруд,  первый секретарь  посольства,  указал мне на
дверь.  Меня  это  сильно обидело, а так  как  в  1953  году  полковник Пруд
по-прежнему работал  в  посольстве,  я не  счел  для себя  возможным принять
приглашение. Такова  единственная причина  моего  отказа, он  вовсе  не  был
задуман как недружественный жест в отношении моих товарищей по Эвересту.
     Но вот я оставил Катманду, вылетев в Калькутту в личном самолете короля
Трибхувана. Вместе со мной летели только моя семья и Лакпа  Черинг,  который
стал для меня чем-то вроде советника. Остальные  направились в Индию другими
путями. В Калькутте нас поместили в Доме правительства -- снова празднества,
приемы, приветствия... Среди встретивших нас здесь был мой добрый друг Митра
-- я  вызвал его по  телеграфу из  Дарджилинга. Первым  делом  я  вручил ему
красный шарф  Раймона Ламбера и попросил  переслать в Швейцарию. В Калькутте
же  я  рассказал  о восхождении  для  агентства "Юнайтед Пресс",  с  которым
подписал здесь контракт.
     Несколько дней было  похоже,  что  я не  попаду в  Англию. Мне казалось
неправильным ехать без  Анг Ламу и дочерей, а у  экспедиции не хватало денег
оплатить  проезд всем. Правда, тут  газета  "Дейли Экспресс" предложила  мне
совершить большое турне, обязавшись  покрыть все расходы. Однако, подумав, я
отказался, так как опасался, что этому будет придан политический характер, а
после того,  что случилось в Непале, я всячески избегал  таких вещей. Вместо
этого я, все еще надеясь, что выход будет найден, отправился  из Калькутты в
Нью-Дели, где собрались остальные участники экспедиции.
     В  Дели  происходило  то  же, что в Катманду и Калькутте, только в  еще
больших масштабах.  На  аэродроме  состоялась  грандиозная встреча  -- такой
толпы я  не  видал  за  всю  свою  жизнь. Затем нас  привезли  в  непальское
посольство и устроили там.
     В тот же вечер состоялся прием у Неру. Настал великий момент, о котором
давным-давно говорил профессор  Туччи в Тибете и о котором я думал в ту ночь
в палатке высоко на Эвересте. Все произошло  так, как я надеялся и мечтал. С
первого  же мгновения  Пандит-джи40 отнесся  ко мне, как  отец, -- ласково и
дружелюбно,  причем в отличие от многих других думал  не о том, какую выгоду
можно извлечь из меня, а исключительно о том, как  помочь мне и сделать меня
счастливым.  На  следующий день  Неру  пригласил  меня  в свою канцелярию  и
настоятельно  посоветовал мне поехать в Лондон.  Он считал, что  и  так  уже
вокруг  восхождения  было слишком много  осложнений и  споров, что  лучше не
примешивать  к  Эвересту  политику.  Он  надеялся,  что  будет  сделано  все
возможное,  чтобы залечить причиненные раны. Я присоединился к его словам от
всего сердца. И наконец, для  полноты счастья  оставалось только услышать от
него, что моей  жене  и дочерям будет  обеспечен проезд до Лондона вместе со
мной.
     Однако Пандит-джи не ограничился этим.  У меня было плохо с одеждой; он
пригласил меня  к  себе домой, открыл гардероб и поделился своим. Он дал мне
пиджаки, брюки, рубашки -- все необходимое, а так как мы с ним одного роста,
то все отлично подошло. Сверх того Неру подарил мне несколько вещиц, которые
принадлежали  его  отцу и  которыми  он  очень  дорожил.  Анг Ламу  получила
красивую сумочку и плащ, причем Пандит-джи  сказал с улыбкой, что  в Лондоне
часто бывает  хмурая  погода. Наконец,  он вручил  мне  портфель. Я подумал:
"Теперь  я  больше  не  бедный  шерп, а  бизнесмен или  дипломат".  Чуть  не
единственное  из  одежды,   чем   он  со   мной  не  поделился,  были  белые
конгрессистские  шапочки  -- это  имело бы  политический  смысл, а Неру  был
совершенно согласен, что мне следует держаться в стороне от политики.
     В это же  время  возник  вопрос  о  документах:  несмотря  на  все  мои
путешествия, у меня до сих пор не было паспорта. Зато теперь я получил сразу
два, индийский и непальский, что как раз отвечало моим собственным желаниям.
Спустя несколько дней мы вылетели на Запад. Других шерпов с нами не было, за
исключением  Лакпа  Черинга,  который  по-прежнему  был  моим  секретарем  и
советником.  Остальные  шерпы,   участники  восхождения,  не  попали  ни   в
Калькутту, ни в  Дели, а вернулись прямо в Дарджилинг из  Катманду.  Зато  в
самолете  находилось большинство английских членов экспедиции,  а  из женщин
кроме Анг Ламу и моих дочерей  еще и миссис -- вернее, уже леди -- Хант. Она
прилетела встретить  своего мужа, когда мы  были  еще в Непале. Наш самолет,
принадлежавший  британской авиационной корпорации, совершил первую посадку в
Карачи, где мы задержались около часа, приветствуемые огромной толпой. Далее
мы летели через Багдад,  Каир, Рим.  Наконец-то  я видел страны за пределами
Индии и Пакистана, о чем так давно мечтал!
     В Риме нас  встречали  индийский  и  английский послы, там нам пришлось
переночевать  из-за неполадок с  мотором. На следующее утро, когда  мы снова
сели в самолет, полковник Хант выглядел заметно озабоченным, и я очень скоро
узнал, чем именно. Оказывается, газеты как раз напечатали первую часть моего
рассказа для "Юнайтед Пресс", в которой шла, в частности, речь об  известных
недоразумениях во время экспедиции между англичанами и шерпами. Хант подошел
ко  мне  тут  же в самолете, и мы переговорили обо всем начистоту. Я  сказал
ему, как меня задело его заявление  для печати,  будто меня  нельзя  считать
опытным альпинистом, а  он, в свою очередь,  рассказал о своих затруднениях.
Майор Уайли еще раньше обсуждал со мной это дело. Он подчеркивал, как важно,
чтобы  случившиеся недоразумения  не послужили поводом  для  неприязни, и  я
согласился   с  ним.  Теперь  я  повторил  то  же  самое  Ханту.   Известные
недоразумения  {имели} место  во время экспедиции и  после.  Отрицать это не
было никакого смысла, и я  просто рассказал корреспонденту все так,  как оно
мне  представлялось,  стараясь  быть совершенно искренним.  Но это вовсе  не
означало,  что я  затаил  обиду или  пытаюсь раздуть  происшедшее,  как  это
сделали другие в политических целях.
     Мы говорили дружески  и откровенно, и я думаю, что мы оба почувствовали
себя лучше после этого разговора.
     После  Рима самолет совершил  посадку  в  Цюрихе.  Мы задержались здесь
очень недолго, но это было для  меня чудесное  время, потому что на аэродром
встретить меня  приехали многие старые швейцарские друзья. И самое  главное,
среди них  был Ламбер. Он крепко  обнял меня, воскликнув: "Зa va bien!", a я
рассказал  ему про заключительный  подъем, про то, как вспоминал  его, когда
стоял  на вершине. Затем мы вылетели дальше,  в Лондон. Перед самой посадкой
полковник  Хант спросил, не  буду ли я возражать, если он выйдет из самолета
первый, держа в руке ледоруб с английским флагом. Разумеется, я  согласился.
Так и сделали, и скоро мы уже стояли на аэродроме, окруженные большой толпой
встречающих.
     В  Лондоне  меня с семьей поселили в  Индийском клубе; индийский  посол
мистер  Кер  отнесся к нам с исключительным вниманием. Сразу  же по прибытии
остальные  члены экспедиции  разъехались по  всей  Англии --  повидать своих
родных, так что я остался в  городе чуть ли не  один. Впрочем, мне, конечно,
не приходилось ломать голову над тем,  чем заняться.  Большая  часть времени
уходила на то, чтобы встречаться с разными людьми и пожимать им  руки, сверх
того надо было давать интервью газетам, позировать фотографам, разъезжать по
городу  и присутствовать  на  всякого рода официальных  собраниях. Англичане
приняли  меня  исключительно тепло  и  заботливо.  Они приветствовали  меня,
уроженца  чужой,   далекой  страны,  ничуть  не  менее  горячо,   чем  своих
соотечественников;  я невольно сравнивал  этот  прием  с  тем, как встречали
англичан непальцы.
     Я побывал в стольких  местах, что потерял им счет. Я говорил  по радио,
выступал  по телевидению, не  успев еще увидеть ни  одного телевизора, давал
одно интервью за другим. В конце концов у меня просто  закружилась голова от
бесконечных расспросов о том, что я чувствовал на вершине Эвереста.
     -- Послушайте,  у меня есть предложение,  --  сказал я  журналистам. --
Следующий раз  {вы} совершите  восхождение на Эверест, а я  буду репортером.
Когда вы спуститесь, я спрошу вас тысячу и один раз, как вы себя чувствовали
на вершине, и тогда вы будете знать не только, что я чувствовал на Эвересте,
но и что чувствую сейчас.
     Мы провели в Лондоне  шестнадцать дней, которые пролетели, словно  сон.
Единственной неприятностью было то, что Пем-Пем заболела вскоре по приезде и
ей пришлось провести все  время в  больнице.  Зато Анг Ламу и Нима ходили со
мной повсюду -- по театрам, магазинам, достопримечательным местам. Один  раз
мы  попали в увеселительный парк и катались там на американских  горках. Они
мне  очень понравились, напомнив о спуске с  горы на лыжах.  Но Анг  Ламу до
того  перепугалась, что  все  время стучала  кулаком  по моей спине, а когда
катание кончилось, воскликнула:
     -- Ты что, убить меня хочешь?!
     Как и положено женщине, она лучше всего чувствовала себя в магазинах, и
скоро у нас набралось немало вещей, которые предстояло везти в Индию. К тому
же люди постоянно  делали нам подарки.  Я  высоко ценил  их  доброту, однако
считал, что нам не следует брать слишком много.
     -- Почему? -- удивлялись Анг Ламу и Нима.
     -- Потому что это нехорошо, -- отвечал я. И начиналась  семейная ссора.
Помню, как мы зашли однажды в  фотомагазин и хозяин предложил  нам в подарок
аппараты   по  нашему   выбору.  Нима   немедденно  отобрала  себе   дорогой
"Роллейфлекс", но тут вмешался я:
     -- Нет, нет, так не годится. Возьми что-нибудь попроще.
     Впоследствии, уже в Дарджилинге, она сказала моему другу Митре:
     -- Папа поскупился, не захотел, чтобы у меня был хороший аппарат.
     Тогда я возразил:
     -- Не  я  поскупился, а ты пожадничала.  В том-то и  вся беда  с  вами,
женщинами, вы всегда страдаете жадностью.
     Полковник Хант пригласил нас к  себе домой  --  он жил  за  городом. Мы
охотно поехали бы к нему,  но  не сочли возможным оставлять Лондон, пока  не
выздоровела Пем-Пем; зато  мы дважды  побывали  у жившего поблизости  майора
Уайли.  Я  повидал  много старых  друзей, в том  числе  Эрика Шиптона  и Хью
Раттледжа, с которым мы поговорили  всласть  о  прошлом. Меня глубоко тронул
доктор Н. Д. Джекоб, тот самый, который так тепло отнесся ко мне в Читрале в
годы войны, -- он проехал около  восьмисот  километров, чтобы  повидаться со
мной.
     За  всем  этим  время проходило очень быстро. Порой, когда мне не нужно
было встречаться с людьми или куда-то ехать, я отправлялся  гулять по улицам
Лондона.  Эти прогулки доставляли  мне громадное  удовольствие. При  этом  я
переодевался  в европейскую  одежду, чтобы  меня  не  узнали, и  иногда  это
удавалось.  Для  официальных   целей  я  обычно  надевал  индийский  костюм,
пользуясь тем, что дал мне Неру в Пью-Дели.
     Немного спустя  в город стали съезжаться другие участники экспедиции, и
наконец произошло самое  выдающееся событие за  все пребывание  в Лондоне --
представление  королеве.  Все  улицы  на  пути  в Букингемский  дворец  были
переполнены людьми; большое впечатление произвела на меня дворцовая охрана в
красных мундирах и высоких меховых шапках. Перед представлением королеве был
подан чай под открытым небом, причем и здесь собралось множество людей,  так
много, что я боялся быть раздавленным. Но  тут же я  подумал: "Нет, мне грех
жаловаться. Я хоть худой, а вот каково приходится бедной Анг Ламу?"
     После чая нас  провели в большой зал во дворце, где мы увидели королеву
и  герцога Эдинбургского. Здесь находились все члены экспедиции и их родные;
королева  и  герцог  вручили нам  награды  и  знаки  отличия.  Затем  подали
освежающие  напитки,  и  на секунду  я было подумал,  что  опять очутился на
Эвересте,  потому  что  нам  предложили...  лимонад!   Королева  была  очень
приветлива  и  внимательна,  расспрашивала  меня  о  восхождении,  о  других
экспедициях, в которых я участвовал. Полковник Хант стал было переводить для
меня,  но  тут я  обнаружил,  что  сам  достаточно хорошо  понимаю и отвечаю
по-английски, и это, разумеется, очень меня порадовало.
     После приема состоялся мужской обед, даваемый герцогом, причем мы  были
при всех наградах. Затем последовал  еще прием.  И завтра и послезавтра  все
продолжались  приемы,  большинство  из  которых давалось различными послами.
Настал момент, когда вся  моя  жизнь казалась  одним сплошным  приемом,  и я
невольно подумал: "Что было бы со мной, если бы все это время я пил не чай и
лимонад, а чанг?"
     Но вот настало время прощаться с Лондоном. Хант,  Уайли и многие другие
пришли  проводить нас,  и  всякий  мог  видеть,  что  между нами нет никакой
неприязни. Англичане приняли меня замечательно.  Английские восходители, мои
друзья, были прекрасными людьми.  Несмотря на мелкие  недоразумения и усилия
людей,  которые  пытались   раздуть  их,  мы  провели  большую  и   успешную
экспедицию. И если полковник Хант когда-нибудь снова  возглавит экспедицию в
Гималаи, он убедится, что я готов всячески помочь ему, хотя бы и не смог сам
пойти с ним.
     -- До свидания! Счастливо! Счастливо вам долететь!
     И  вот  мы  уже в самолете,  летим в обратном направлении, в Швейцарию.
Экспедиция наконец-то окончилась совсем, я остался  только со своей семьей и
моим  помощником  Лхакпа Тшерингом.  Швейцарский  фонд содействия альпийским
исследованиям,  организовавший  обе  экспедиции  1952  года, пригласил  меня
провести  две недели  в  Швейцарии. И снова нас  ожидал  грандиозный прием и
приятные встречи. Правда, на этот раз мое время не было исключительно занято
приемами, интервью и встречами с людьми. Проведя в Цюрихе всего одну ночь, я
отправился  со  старыми  друзьями в  горы: теперь я  получил возможность  не
только посмотреть знаменитые Альпы, но и походить по ним. Мистер Эрнст Фойц,
представитель организации, и его жена сопровождали, заботились о нас.
     Сначала  мы  направились  в  маленький  горный  курорт  Розенлауи,  где
находится альпинистская  школа, руководимая известным проводником  Арнольдом
Глатхардом.  Мы  поднялись  на красивый  пик Семилистокк.  Оттуда доехали до
Юнгфрау,  остановились  в гостинице  на  Юнгфрауйох,  а  на  следующее  утро
совершили еще  одно  восхождение. В числе  других вместе со мной шел  Раймон
Ламбер. Мы стояли на вершине, смотрели на  простиравшуюся  под нами  землю и
думали, наверное, одно  и  то же: если  бы погода была тогда немного лучше и
если  бы  нам сопутствовала удача, мы стояли бы так год  назад на высочайшей
точке земли.
     На другие восхождения у  меня  не было времени, но  я  получил  большое
удовольствие;  мне  очень  понравились  надежные,  крепкие скалы  альпийских
вершин. Особенно  мне  бросилось в глаза  сходство швейцарских долин с моими
родными  местами  в  Солу Кхумбу,  хотя, разумеется,  высота и расстояния  в
Альпах  гораздо меньше,  чем в Гималаях. Еще мне было интересно видеть,  как
много людей  ходит  по горам  -- мужчины и женщины,  старые и молодые,  даже
совсем маленькие дети.
     Мы  провели один  день  в Шамони,  на  французской  территории. Здесь я
встретил  нескольких членов лионской экспедиции на Нанда Деви,  знакомых мне
по  1952 году, а также Мориса Эрцога, возглавлявшего великий штурм Аннапурны
в  1950  году.  Это  был  прекрасный человек, успешно прошедший через многие
тяжелые испытания. Я восхищался  тем, как уверенно он ведет свой автомобиль,
несмотря на  потерю  пальцев на  руках и ногах. К сожалению, время позволяло
мне только  посмотреть  на  Монблан,  восхождение  совершать  было  некогда.
Впрочем, я сомневаюсь,  нашлось ли бы место на горе для нас, даже если бы мы
сделали попытку.  Во время  моего  пребывания в Шамони там собралось столько
альпинистов, что гора была похожа скорее на вокзал.
     Не  успел  я оглянуться,  как прошли  и эти  две  недели. Настала  пора
распрощаться с друзьями -- и  снова мы в самолете, летим домой... "Домой, --
подумал  я. -- Что меня  ждет там  после  такого длительного отсутствия?"  Я
оставил  Дарджилинг  1  марта, теперь было  начало августа, и в течение всех
этих  пяти месяцев я  почти непрерывно  находился в  пути.  Я достиг вершины
Эвереста.  Я  спустился с Эвереста совсем  в  другой мир. Я проехал полмира,
меня  приветствовали  толпы  людей,  я  встречался  с  премьер-министрами  и
монархами.  "Все изменилось для меня,  -- думал я.  --  И  вместе с  тем, по
существу, не изменилось ничего, потому что в глубине души  я остаюсь все тем
же старым Тенцингом..." Я  еду домой, это так. Но что ждет меня дома?  Что я
буду  делать?  Что  случится  со  мной?..  Сначала,  очевидно,  еще  приемы,
интервью, толпы людей, "зиндабад". Ну а после?
     Я взошел на свою гору, но ведь жизнь продолжается...

     Снова Индия...
     В Нью-Дели я еще раз встретился с Неру, а также с президентом Индийской
Республики  Раджендра Прасадом.  Они  выслушали рассказ  о  моей  поездке  и
снабдили меня добрыми советами на будущее. Еще сильнее, чем прежде, я ощутил
отеческое  отношение  ко  мне  со  стороны  Пандит-джи и  решил,  что,  если
когда-нибудь в жизни у меня возникнут трудности или неприятности, я обращусь
за советом только к нему.
     Но вот  наконец спустя много месяцев, проехав много тысяч километров, я
вернулся  в  Дарджилинг. Мой старый  дом  в  Тунг Сунг Басти  был так  набит
присланными  мне отовсюду  подарками, что для  нас самих  уже  не оставалось
места. Сначала  мы  поселились  в  гостинице, потом переехали  на  небольшую
квартиру, а одновременно стали подумывать о новом домике.
     Я  встречался   с   товарищами  по   последней  экспедиции   и  старыми
дарджилингскими  друзьями.   Снова  восторженные  толпы,  приемы,  интервью,
ликование... Приятно было, что меня так встречают дома, но я сильно нуждался
в отдыхе, а отдыхать было некогда. Дни и недели  проходили, словно сумбурный
сон.
     Несколько ранее, когда  я еще не выезжал из Непала, мой друг Роби Митра
написал главному министру Западной  Бенгалии (провинция, в которой находится
Дарджилинг) д-ру Бидхану Чандре Рою и предложил ему учредить Индийскую школу
альпинизма со мной в качестве руководителя. Доктор Рой отнесся  одобрительно
к  этому замыслу, мне  он  тоже понравился, и вскоре после моего возвращения
домой мы собрались вместе  обсудить  этот  вопрос. Решили, что  школа  будет
называться  Гималайский институт альпинизма; задача  ее  --  развивать среди
жителей Индии любовь к горам,  а также дать возможность нашей молодежи стать
настоящими восходителями. Мне предложили руководить обучением и тренировкой,
административное  руководство  поручалось  Н.  Д.  Джайялу,   моему  старому
товарищу по восхождениям на Бандар Пунч и Нанда Деви; он  был теперь майором
индийской  армии. Центр школы предполагалось разместить  в Дарджилинге,  но,
так как  вблизи  города нет  больших  гор, необходимо было  найти  базу  для
практических занятий. Решили, что лучше всего подходит величественная горная
цепь на севере, около Канченджанги.
     Мы  нуждались   в  консультации  лучших  специалистов  и  обратились  к
Швейцарскому фонду содействия альпийским исследованиям. Из Швейцарии приехал
Арнольд Глатхард,  руководитель альпинистской  школы в Розенлауи. В октябре,
примерно два месяца спустя после моего возвращения, мы отправились втроем --
Глатхард,  Джайял   и  я   --  в  Сиккимские  Гималаи  подобрать  место  для
высокогорной базы. После длительных  поисков остановили свой  выбор на одном
месте в районе Коктана и  пика  Канг; я  побывал там с Джорджем Фреем за два
года  до  этого.  Здесь имелись не только снежные горы, но и много  скальных
массивов, таким образом, местность  подходила для  всех  видов восхождений и
тренировок.   Вернувшись,  мы   изложили   свои   предложения,   и   начался
организационный  период, причем намечалось открыть школу к осени  следующего
года.
     А пока  я оставался со своей  семьей в Дарджилинге  5  причем  мы сразу
убедились, что  нас  ждет  новая жизнь,  мало  чем  похожая на  прежнюю. Нас
постоянно  окружали толпы людей; приемы и интервью не прекращались. При всей
моей глубокой признательности  за  внимание  и честь я временами  приходил в
отчаяние. Я  всегда  любил  пройтись  по улицам  Дарджилинга, однако  теперь
обнаружил,  что должен выходить  в город до рассвета,  если не хочу  идти  в
сопровождении целой  процессии. Гости являлись ко мне  в  дом  не  только по
приглашению,  не только  в обычные  часы, но  круглые  сутки, днем и  ночью,
причем некоторые  чуть ли  не силой врывались  в  двери  и  окна.  Приходили
представители все" возможных фирм и организаций, настаивая, чтобы я подписал
им  какие-то бумаги. А журналисты не оставляли меня  в  покое ни на  минуту.
Сплошь и рядом  они извращали мои слова  в своих  целях, так  что я потом не
узнавал  в  их  статьях  собственных высказываний.  Легко было  понять,  что
полковник  Хант вышел  из  себя  в Непале, где его вертели  во все стороны и
приписывали ему чужие слова.  Разумеется, чаще всего меня спрашивали, какова
будет моя следующая экспедиция. В конце концов я стал отвечать:
     --  Я  уже  сейчас  работаю  в  экспедиции  --  газетно-фотографической
экспедиции...
     Я  чувствовал  себя  зверем  в  зоопарке.  "Похоже,  ламы  из Тьянгбоче
оказались все-таки правы, -- думал я. -- Бог Эвереста карает меня теперь".
     Были неприятности и другого  рода.  Я получил немалую  сумму  денег  от
"Юнайтед Пресс", да еще поступили щедрые дары от ряда городов и  организаций
Индии, и мы могли  жить уже не в такой бедности, как прежде. Одни относились
к  этому с  полным пониманием, но нашлись и  завистники; некоторые  говорили
даже, что Анг  Ламу  "зазналась"  только  потому,  что она  стала  ходить  с
зонтиком в дождь. Другая неприятность была  связана с Лакпа Тшерингом,  моим
советником.   Не  вдаваясь   в   подробности,   скажу  только,  что  он   не
руководствовался моими  интересами  и наше сотрудничество  кончилось. Была в
этой истории,  однако,  своя  хорошая сторона -- его место занял Роби Митра,
целиком  посвятивший  себя моим делам. С тех  пор своим  неутомимым  трудом,
добрыми советами и преданностью он сделал  неизмеримо много, чтобы облегчить
мне жизнь и сделать ее счастливее.
     Новый  дом,  который  я купил, расположен  на крутом  склоне  холма  на
окраине  Дарджилинга; отсюда  открывается чудесный  вид  на  Сикким и вечные
снега  Канченджанги.  Однако  наш  переезд состоялся  не сразу,  требовалось
кое-что достроить. Анг Ламу  приходилось  работать айя  во многих английских
семьях.  Она хорошо изучила западную меблировку и захотела обставить комнаты
по-современному,  оборудовать кухню  на европейский лад. Состоялось  обычное
семейное препирательство, я говорил жене:
     --  До сих пор  у нас все шло хорошо. Не поднимай того,  что тебе не по
силам. Лучше будем жить скромно.
     Боюсь,  однако, что это легче  сказать,  чем  сделать.  Даже по  своему
собственному  адресу, при моих  ограниченных  потребностях,  мне приходилось
слышать упреки в связи с моей страстью коллекционировать вещи, собранные  за
время многочисленных экспедиций и путешествий. "И что это он не избавится от
этого хлама,  -- говорят некоторые. -- Превратил свой дом в музей какой-то".
Нет, мой дом не музей. Я храню в нем вещи, которые мне близки и дороги.
     Дома у меня царит большое оживление. Помимо жены, дочерей и меня  в нем
живут две мои племянницы (а теперь еще и мать). Их  родители -- Ламу  Кипа и
лама Нванг  Ла,  с которыми девушки переехали из Солу  Кхумбу,  поселились в
нашем старом доме в  Тунг Сунг Басти;  они часто  бывают у  меня  в  гостях,
причем Нванг Ла "заведует" специально оборудованной молельней в моем доме.
     Почти ежедневно я получаю письма и даю интервью. Пасанг Пхутар и многие
другие родственники  и друзья помогали мне перестроить дом, теперь  они то и
дело  заходят ко  мне. Посетителей всегда много,  когда десятки,  а когда  и
сотни, есть среди них старые друзья, а есть и совершенно незнакомые люди. Но
самый важный  житель  моего дома --  Гхангар,  лхасский  терьер  ансо с  его
многочисленным семейством. Единственный, кого вы не увидите в моей гостиной,
-- мой конь; он обитает в конюшне  и усиленно торопится отъесться так, чтобы
потерять всякую надежду на успех на скачках.
     Меня всегда беспокоил вопрос о воспитании Пем-Пем и Нимы. Несколько лет
они  ходили  в  непальскую  школу,  но теперь у меня  появилась  возможность
поместить  их  в   монастырскую  школу  в  Дарджилинге.   Здесь  они  учатся
английскому языку, получают  хорошее современное образование и встречаются с
различными  людьми.  Для   совершенствования  моих  собственных  познаний  в
английском  языке я  приобрел лингафон  -- благодаря  ему, а  также  большой
разговорной  практике я могу с радостью  сообщить,  что начинаю говорить все
более свободно. Конечно, мне очень хотелось бы научиться писать и читать, но
жизнь  так коротка,  а дел  так много... Я знаю уже все  буквы,  печатные  и
письменные,  но  мне  все  еще  трудно заставить  их  складываться в  слова.
Исключение  составляет,  понятно,  мое  собственное  имя.  Мне  столько  раз
приходилось давать автограф,  что я теперь, наверное, смог бы расписаться во
сне левой рукой.
     Едва  я  приехал  домой, как на  меня  посыпались приглашения  посетить
другие  части  Индии и  Востока  вообще. Некоторые приглашения, например  из
Бирмы и Цейлона, я, к сожалению, не смог  принять, зато побывал в Калькутте,
Дели, Бомбее, Пенджабе и  во многих других местах. Как  и в Дарджилинге, мне
было приятно, что меня искренне приветствует так много людей, но, как и там,
я страшно  уставал от приемов, интервью и ликующих толп. Нередко происходили
вещи,  которые  невозможны  на  Западе.  От  меня  постоянно ждут,  чтобы  я
рассказал о каких-то сверхъестественных видениях на вершине Эвереста, и  мне
приходится разочаровывать людей. Многие стремятся прикоснуться ко мне, думая
таким образом исцелиться от болезни. Были и такие, которые  во что бы  то ни
стало хотели  видеть во  мне  второго Будду  или  земное  воплощение Шивы, а
однажды в Мадрасе  несколько старух  зажгли  лампады и повалились ниц передо
мной. Мне оставалось только ласково заговорить с ними и помочь. им подняться
на ноги.
     У  меня  было  много  возможностей  заработать   деньги.  Конечно,  мое
состояние не сравнишь с богатством какого-нибудь магараджи, но все же я живу
значительно обеспеченнее,  чем  прежде. Помимо гонорара  от Юнайтед Пресс  и
даров  городов  и организаций мне предлагали  немало денег  различные фирмы,
желавшие использовать мое имя для рекламы. Правда, я принял только два таких
предложения, после чего решил, что лучше не впутываться в подобные дела.
     Я уже говорил о двух камнях, которые подобрал у самой вершины Эвереста.
Было у  меня  и  еще  несколько штук, взятых немного ниже, и едва из  печати
стало известно о камнях с Эвереста, как любители сувениров стали  предлагать
мне большие  деньги за  них. Однако я  не стал ничего  продавать.  Несколько
камешков я  подарил  Неру,  остальные  оставил  себе.  Кроме  шарфа Ламбера,
который я отослал хозяину, я не расстанусь ни с чем из того, что было на мне
во время  заключительного восхождения. Слишком  дорог  мне Эверест,  слишком
велик, чтобы я мог позволить себе наживаться таким путем.
     В начале 1954  года  я  получил от  нью-йоркского Клуба  исследователей
приглашение посетить США. Приглашение было передано через моего друга принца
Петера греческого и датского, проживающего близ Калимпонга.  Как ни хотелось
мне согласиться,  я  решил  в  конце  концов,  что  самым  правильным  будет
отказаться. Причин  было  несколько,  и все  самые  простые  и исключительно
личного порядка. Во-первых, в  этот момент была в самом разгаре  перестройка
моего  дома.  Он  обошелся мне  вдвое  дороже,  чем  предполагалось, подобно
большинству  домов, и я  предпочитал  оставаться  дома,  чтобы наблюдать  за
работами. Затем надо было сделать кое-что для альпинистской школы, в которой
мне  уже шло жалованье от правительства Западной Бенгалии.  Далее, я не смог
бы взять  с собой жену и дочерей, да еще клуб сообщил, что не может оплатить
проезд Роби Митра, а он был мне просто необходим как  переводчик и советник.
И  наконец, я счел самым  правильным отложить поездку в  Америку до  издания
моей книги, которая  уже тогда планировалась и на которую я возлагал большие
надежды. "Если я  поеду теперь, --  писал я  принцу Петеру, -- это будет все
равно что  возить  напоказ  дурачка  и  люди получат  обо  мне  неправильное
представление".
     Все эти причины казались мне простыми  и естественными. Тем  не менее и
на  этот  раз  разгорелись  политические  страсти, стали говорить,  что  мне
запретили  ехать из-за  натянутых отношений  между  Индией  и  США в связи с
американской военной помощью Пакистану.  Это сильно задело меня. Я не люблю,
когда  меня втягивают  в  подобные истории  или используют мое имя  в  целях
определенной  пропаганды.  Могу только повторить по этому поводу то же,  что
говорил   раньше.  Мой  отказ   объясняется  отнюдь   не  политическими,   а
исключительно  личными причинами. Ни  Неру, ни кто-либо другой из индийского
правительства не запрещал мне ехать и не оказывал на меня никакого давления.
Так я сказал  тогда  американскому  послу  мистеру  Джорджу Аллену,  который
приехал в Дарджилинг побеседовать  со мной, это же я повторю и теперь  самым
настоятельным образом.  Мистер  Аллен отнесся  весьма приветливо и с  полным
пониманием к моему объяснению и не стал настаивать.
     Позднее, когда  он снова приехал в Дарджилинг, чтобы вручить мне медаль
американского  Национального   географического  общества,   мы  долго  самым
дружеским  образом  беседовали  о  том, как  и  когда  я посещу его  страну.
Повидать  Соединенные Штаты -- одно из моих самых сокровенных  желаний.  Это
такая  большая страна, полная жизни, людей, идей и предметов! Когда  я поеду
туда, то в числе прочего мои мысли будет занимать "джип"  и киноаппарат. Еще
я мечтаю вдоволь покататься по большим, широким дорогам. Подобно большинству
моих  знакомых-американцев,  я  люблю скорость.  Если  я научусь  сам водить
машину до того, как приеду в Америку, то не избежать мне {тиккета}41!
     Я только что сказал  о своей книге --  это для меня  очень важная вещь.
Всю свою жизнь восходителя я  имел  дело с людьми, которые  писали книги. Во
многих  из этих  книг упоминается  и мое имя. Мой дом  полон  книг. А  после
взятия  Эвереста мне больше  всего  на свете хотелось иметь свою собственную
книгу.  К сожалению,  я столкнулся со  множеством препятствий и затруднений.
Поскольку  я  не  умею  писать  сам,  требовался помощник,  и  поначалу  мне
казалось, что лучше всего найти себе помощника из индийцев. Однако агентство
Юнайтед Пресс,  с  которым  у меня  был контракт,  включая право  на издание
книги, хотело, чтобы  запись  вел западный  литератор  -- такая  книга будет
более доступной для  широкого читателя  во всем мире, говорили они. Наиболее
подходящей  казалась  им  кандидатура   какого-нибудь  англичанина,  и   они
предложили мне ряд  имен  на  выбор. После  долгого размышления я отверг эту
мысль.
     Подобно  многому  другому,  что произошло после  взятия  Эвереста, этот
отказ тоже дал повод к пересудам и извращениям. А ведь дело совсем не в том,
что  мне  не  нравятся  англичане  или  у  меня  есть  против  них  какое-то
предубеждение, -- просто  мне  подумалось,  что  если индиец не  подходит  в
качестве  сотрудника, то и англичанин не  подойдет. Что ни говори, во  время
восхождения  имели место известные осложнения и недоразумения.  И  хотя -- я
повторяю это снова и снова --  они  сами по себе не имели большого значения,
зато  для меня было важно иметь возможность рассказать свою историю просто и
искренне,  не  смущая других и не  смущаясь  самому.  Все это  задержало,  к
сожалению,  появление книги;  порой мне казалось, что ее  вообще не будет42.
Все же в конце концов было достигнуто соглашение с американским  литератором
Джеймсом Рамзаем Ульманом. Весной 1954 года он приехал в Дарджилинг работать
со мной. Случилось так, что начало  нашей работы пришлось на день, который в
моей   религии  называется  Будда  Пурнима  (День  полной  луны)  --  трижды
благословенный день рождения, обожествления и смерти Будды. Я сказал Джеймсу
Ульману с улыбкой:
     -- Что ж, будем надеяться, это счастливый признак.
     К  этому  времени  я  получил  много  приглашений  участвовать  в новых
экспедициях. После на  редкость  напряженной работы  --  три восхождения  на
Эверест  на  протяжении  немногим  более  года  --   о   каком-либо  большом
восхождении в тот момент говорить не приходилось, однако я охотно пошел бы с
небольшой  экспедицией,  особенно   с  англо-индийским  смешанным   отрядом,
собиравшимся  в  район  Эвереста  на поиски "ужасного  снежного человека" --
йети. К сожалению, мои многочисленные обязанности не допускали этого. Помимо
всего прочего, в ту весну в Индии начался показ фильма "Покорение Эвереста",
и меня так сердечно и настойчиво просили присутствовать на премьере в Дели и
Бомбее,  что  я  просто не мог  отказать.  И  пожалел  вскоре об  этом  -- к
утомлению от  восхождений прибавилось  еще большее утомление  от бесконечных
приемов и бесед, которые не прекращались уже девятый месяц. Я потерял в весе
свыше десяти килограммов, мое здоровье было сильно подорвано. В  Бомбее  как
раз  стояла  необычная  жара, и тут  я  заболел.  У  меня  поднялась высокая
температура,  напала страшная слабость.  Пришлось прервать поездку  и  ехать
домой. Доктор Рой (он не только глава  правительства Западной Бенгалии, но и
один из лучших врачей Индии) прописал мне длительный отдых. Несколько недель
я провел в полном покое, занятый только этой книгой. Я  отдыхал от людей, от
возбуждения, и постепенно мой вес и здоровье восстановились.
     Когда начался  показ "Покорения Эвереста"  в Дарджилинге, я  чувствовал
себя уже достаточно хорошо,  чтобы присутствовать  на премьере. Это  было 29
мая, в день первой годовщины  штурма, намечался большой праздник. Но тут  из
Непала  пришла  весть,  что   Эдмунд  Хиллари,  возглавлявший  в  этом  году
новозеландскую  экспедицию на  Макалу II,  заболел  в горах. К  счастью,  он
быстро  поправился, однако поначалу опасались,  что  это серьезно, поэтому я
попросил  свести  праздник к минимуму. В кинотеатре я  сказал несколько слов
по-непальски перед началом сеанса.
     --  Я глубоко сожалею,  что мой  друг Хиллари  болен, -- говорил я.  --
Сейчас не время веселиться -- надо  молиться  за  его  быстрейшую  поправку.
Эверест  был  взят  благодаря  совместным  усилиям  многих  людей,  и я  шлю
наилучшие пожелания и поздравления моему товарищу по победе.
     Есть ли необходимость лишний раз подчеркивать момент, который так важен
для меня? Или и без того  очевидно, что я не сказал бы так  о человеке, если
бы питал и нему неприязнь или злобу.
     Открытие  школы альпинизма  намечалось  на осень,  а лето мы с  майором
Джайялом должны были провести в Швейцарии в  качестве почетных  гостей фонда
содействия альпийским исследованиям  для  изучения лучших достижений техники
восхождений  и  методики  преподавания. К  счастью,  в начале  июня здоровье
позволило  мне выехать, и  я снова очутился в  Альпах вместе  с друзьями  по
прежним восхождениям.  Не  обошлось  и на этот раз без "зиндабада" --  толпы
людей,  приемы,  интервью,  --  но  в  гораздо  меньшем  количестве,  чем  в
предыдущем году. В общем и целом я мог жить спокойно, наслаждаться  горами и
заниматься  тем  делом,  ради  которого приехал. Сначала  мы  отправились  в
деревню Шампе, где молодые швейцарские альпинисты сдавали экзамены на звание
проводника. Там,  к  сожалению,  не обошлось  без  неприятностей: мне  стало
казаться, что со мной обращаются как с новичком.
     Впрочем,  в  конечном  счете  все  наладилось.   Я   по-прежнему  любил
Швейцарию, в ее горах я  чувствовал себя так, словно попал в родные Гималаи.
"Здесь совсем как в Солу  Кхумбу", -- думал я не раз, только не тогда, когда
смотрел на шоссе и железные дороги, мосты и электростанции.
     Несколько  позже  приехали  из  Индии  еще  шестеро  шерпов.  Их  также
пригласили швейцарцы пройти  тренировочный  курс для будущей  работы в школе
альпинизма;  я  сам отобрал этих людей  перед отъездом из Дарджилинга. Среди
них были  ветераны Анг  Тхаркей, Гьялцен  Микчен -- сирдар, Да Намгьял и Анг
Темпа,  участники  экспедиций  на  Эверест, а  также мои племянники Гомбу  и
Топгей.  Мы перебрались в  Розенлауи, где  находилась  школа Глатхарда, и за
несколько недель узнали много ценного  о  разных видах восхождений.  В конце
лета  возвратились  домой,  а 4 ноября 1954 года Неру официально открыл нашу
собственную школу.
     В первом  сезоне можно  было, разумеется, только положить начало работе
школы.  К  концу  года, когда стало  слишком  холодно,  я  опять оказался на
некоторое время свободным и совершил  путешествие, о котором давно мечтал. Я
снова отправился в Солу Кхумбу, но только на этот раз взял с собой Пем-Пем и
Ниму.  Мы  выехали  из  Дарджилинга  на  рождество,  поездом  и  автомашиной
добрались до Джайнагара и Дхарана, около границы Непала, а оттуда продолжали
путь  пешком,  причем  девочки  несли  поклажу  на  спине,  как  и  положено
путешествующим  шерпам.  Для  них  это было  совершенно  ново,  и  мы немало
повеселились.   Но  вместе   с  тем  наше  путешествие  было   своего   рода
паломничеством -- ведь они еще никогда не были  на родине своего народа,  не
видали  своей  бабушки,  моей  матери,  которой исполнилось  уже восемьдесят
четыре года. В стране  шерпов нас встретили веселье, пляски. Побыв некоторое
время в  Намче-Базаре и Тами, мы  отправились  дальше -- посетить знаменитый
Тьянгбоче  и  другие монастыри. Затем  я прошел с  дочерьми  почти до  места
базового лагеря 1953 года; и  здесь  они воздали  почести  Эвересту, который
сделал шерпов великим народом, а нам принес счастье.
     В  Солу Кхумбу мы дважды пережили интересное событие:  впервые  в  моей
жизни я увидел  настоящие останки йети, "ужасного  снежного  человека".  Оба
раза это  происходило  в монастырях --  в Кхумджунге  и Пангбоче, и  в обоих
случаях  нам показали  скальп заостренной  формы,  с  сохранившейся  кожей и
волосами. На кхумджунгском  скальпе волосы были  короткие и жесткие,  словно
свиная  щетина;  пангбочанский  скальп  покрывали  более   светлые   волосы,
возможно, он принадлежал более  молодому животному. Ламы считали эти скальпы
драгоценными и сильнодействующими талисманами, причем они попали в монастыри
так давно, что  никто не  знал, откуда  они  взялись.  Тайна  живого  йети и
вопрос, на что он, собственно, похож, остаются по-прежнему нераскрытыми.
     Случилось во время этого путешествия и другое событие, которого я давно
ждал, -- я забрал мать к себе  в Дарджилинг. Настоящая  дочь  своего народа,
она, несмотря на возраст, благополучно проделала немалый переход. Ей никогда
еще не приходилось бывать  далеко  от  родного края, так  что  в  индия  она
пережила  много неожиданного  и удивительного.  В Джайнагаре  она впервые  в
жизни  села  в  поезд.  Вскоре после  того  как поезд  тронулся,  мать вдруг
спросила меня с удивлением:
     -- Тенцинг, а где же дерево, которое я видела перед залом ожидания?
     Мы с дочерьми  громко рассмеялись, и я объяснил, что такое поезд. Тогда
она облегченно вздохнула и произнесла:
     -- Никогда в жизни я еще не видела двигающиеся дома.
     И вот впервые в Дарджилинге собрана почти вся моя семья.
     Так обстоят мои дела  к тому моменту, когда я кончаю свой рассказ.  Что
принесет  мне  будущее,  я, понятно,  не  знаю.  Предстоит  работа  в  школе
альпинизма, в которой я надеюсь познакомить многих молодых индийцев с горами
и научить их любить горы. Предстоит работа  в Ассоциации шерпов-альпинистов,
председателем  которой  я  сейчас  состою;  в  обязанности Ассоциации теперь
входит  подбор шерпов для экспедиций и согласование ставок и условий работы.
Мне хочется вообще быть полезным своему народу, насколько это в моих  силах.
Я начал с самых низов, знаю, что  такое бедность и невежество, и хочу помочь
своим соплеменникам развиваться и добиться лучшей жизни.
     Но больше всего мне хочется помочь расширить знания молодежи, у которой
впереди вся жизнь. Правда, то, чем я могу поделиться, взято не из  книг; это
то, чему я сам научился за свою жизнь, чему меня научили люди, страны, горы,
но  прежде всего Эверест. Кое-что касается чисто практических  вещей. Но  не
все -- мне кажется, что я научился и  другим вещам, притом  более важным.  Я
узнал, что  нельзя  стать  хорошим восходителем, каким бы ловким ты  ни был,
если  нет в тебе  бодрости  и чувства  товарищества. Друзья  -- это не менее
важно,  чем подвиг.  Далее  что  совместные усилия  --  единственный  ключ к
успеху; эгоизм  делает человека маленьким. И еще урок: ни один человек  ни в
горах, ни где-либо еще не может ожидать от других больше того, что дает сам.
{Будь  человеком, с большой  душой! Помогай другим стать такими!} Вот чему я
научился и чему следует научиться всем людям у великой богини Чомолунгмы.
     Меня  часто спрашивают,  допускаю ли  я, что  Эверест  будет  взят  еще
кем-нибудь.  Ответ:  да,  разумеется.  Когда   именно  состоится   следующее
восхождение  или следующая попытка,  никто не знает, но со временем он будет
взят,  наверное, не только  из Непала, но и из Тибета;  возможно, даже будет
сделан  его траверс43. Следующий  вопрос, всегда  сопутствующий предыдущему,
труднее:  можно  ли  взять Эверест без  кислорода? Мне  кажется, однако, что
можно  --  при  тщательной  подготовке   и  благоприятных  условиях.  Только
необходимо  разбить еще один лагерь,  ближе к вершине, нежели наш лагерь 9 в
1953 году, потому  что  на такой высоте  человек  может  пройти за день лишь
очень немного. И еще  нужно, чтобы выдались пять дней хорошей погоды  подряд
-- лишь в этом случае альпинисты смогут  пройти от Южного седла до вершины и
обратно и остаться живыми. Так что если это когда-нибудь и будет сделано, то
явится  результатом  не только большого  умения, выносливости  и  тщательной
подготовки,  но  и исключительной  удачи.  Ибо  ни  один человек  (а иногда,
думается, ни один бог) не властен над погодой на Эвересте.
     Собираюсь ли  я  сам  еще  совершать восхождения? Отвечаю:  на  другие,
меньшие вершины --  да. На Эверест -- нет. Ходить на  гору, принадлежащую  к
числу  подлинных  гигантов  Гималаев,   в   качестве  сирдара  и  альпиниста
одновременно, неся двойную  ответственность, -- это слишком много для одного
человека, больше таких испытаний в моей жизни не будет. Раньше иное дело.  В
1953 году я чувствовал, что должен взойти на вершину Эвереста или умереть, и
ради такой победы  стоило постараться. Теперь же, когда победа завоевана,  я
не  ощущаю  ничего  подобного  ни  в  отношении  Эвереста,  ни  в  отношении
какой-либо другой горы, сравнимой с ним. Мне сейчас сорок, я не так уж стар,
но и  не молод,  и меня не тянет больше  покорять мировые  вершины. Конечно,
меня влекут к себе  горы, потому  что  горы -- это мой  дом и моя жизнь. Мне
хочется  совершить еще не одно восхождение -- с  небольшими экспедициями, на
интересные  вершины,  с  хорошими  партнерами.  Всего  больше   мне  хочется
совершить восхождение с моим дорогим другом Раймоном Ламбером.
     Помимо восхождений мне хочется путешествовать.
     Надеюсь посетить Соединенные Штаты, когда эта книга выйдет там. Надеюсь
снова  побывать в Англии и  Швейцарии, где меня так  замечательно встречали,
хочется  повидать  еще много мест, где я не  бывал. Я  чувствую,  что многое
узнал  в путешествиях, причем не только о городах, авиалиниях и географии. Я
узнал, что мир велик, что его  не охватишь взором  из маленького захолустья,
что повсюду есть и хорошее и  плохое, что, если люди отличаются от тебя, это
еще вовсе не значит, что ты  прав, а они не правы. Часто говорят, что жители
Запада  большие  материалисты,  чем  восточные  люди,  но  не  следовало  ли
добавить, что они еще и честнее? Во всяком случае, об этом говорит опыт моих
встреч  с чиновниками и  дельцами.  Мы  на  Востоке  любим говорить о  своем
гостеприимстве,  однако  прием, оказанный  мне  в  Лондоне,  заставляет меня
прямо-таки стыдиться, когда я сравниваю его с тем, как встречали англичан по
возвращении экспедиции в Катманду.
     Эти два  маленьких  примера вовсе не означают, что  я  настроен  против
своего собственного народа,  --  напротив,  я  горжусь тем, что  я  индиец и
непалец. Однако мне кажется, что предвзятость и национализм принесли большой
вред.  Обида нанесена также и  Эвересту, причем отчасти виноват в этом и мой
народ.  Мир  слишком тесен, а Эверест  слишком велик, чтобы к ним можно было
подходить иначе как с  точки зрения  понимания  и терпимости между людьми --
вот  самый  важный  урок,  который   я  почерпнул  из  своих  восхождений  и
путешествий. Каковы  бы ни были расхождения между  Востоком и  Западом,  они
ничто в сравнении с общностью, которая объединяет всех людей мира. Каковы бы
ни были осложнения, возникшие в связи с восхождением на Эверест, они ничто в
сравнении  с общим  делом  и общей победой; через полмира  я протягиваю руку
моим  английским  партнерам  Ханту,  Хиллари  и  многим  другим  и  всем  их
соотечественникам.
     После   взятия   Эвереста   мой  собственный   народ  отнесся   ко  мне
замечательно. Все отнеслись ко мне очень  хорошо. Но, очевидно, как и у всех
людей,  у  меня было  и  хорошее и плохое,  награды  и  неприятности,  всего
понемногу. Порой толпа вокруг становилась  такой плотной, а  давление  таким
сильным, что я мрачно думал:  нормальная  жизнь больше  невозможна для меня,
единственный путь  к  счастливой жизни  --  это удалиться  вместе с семьей в
уединенное  место, где можно жить в покое.  Но это  означало бы  поражение и
отступление,  и  я молюсь, чтобы обошлось без этого. Лишь бы меня оставили в
покое с политикой, тогда все будет в порядке. Лишь бы меня не  вертели  и не
крутили в своих целях, не спрашивали, почему я говорю на том или ином языке,
почему ношу индийскую,  непальскую или европейскую одежду, почему флаги были
именно в такой  последовательности, а не в другой, когда  я поднял их в руке
на вершине Эвереста.
     Это задевает меня не  столько ради меня самого,  сколько ради Эвереста;
он  слишком  велик,  слишком  драгоценен  для  такой  мелочности. Моя  самая
заветная надежда на будущее -- чтобы мне дали прожить мою жизнь с честью и я
не опозорил Эверест. Будущие поколения спросят: "Что за  люди первыми взошли
на вершину мира?" И мне хотелось бы, чтобы ответ был таким, которого  мне не
надо стыдиться.
     Ибо  именно   в  этом,  кажется  мне,  заключается  подлинное  значение
Эвереста: он высочайшая точка не одной какой-то страны, а всего мира. Он был
взят людьми  Востока  и Запада  вместе. Он  принадлежит нам всем. И мне тоже
хочется  принадлежать   всем,   быть   братом  всем   людям,  а   не  только
представителем определенной расы или  определенного  вероисповедания. Как  я
сказал в начале  своего  рассказа, я счастливый человек. У меня  была мечта,
она осуществилась. Все, что мне теперь осталось просить у бога, -- это чтобы
я оказался достоин того, что выпало на мою долю.
     Итак, Эверест взят. Моя жизнь идет дальше. В  этой книге я оглянулся на
прошлое, но в жизни надо смотреть вперед.
     Однажды, только однажды в своей новой жизни я сделал  то, что так часто
случалось в старой: поднялся  на  рассвете  на Тигровый холм у Дарджилинга и
посмотрел вдаль  на  северо-запад. Со  мной не  было  никаких туристов, лишь
несколько друзей. Можно  было  стоять  спокойно и смотреть,  как вырастают в
утреннем свете великие белые пики. Я смотрел, и вот уже я перенесся в другое
утро,  даже другой  год.  Вернулось прошедшее,  и я стою  на  холме с  семью
американскими  леди и говорю им: "Нет, не эта  -- это Лхоцзе. И не та  -- то
Макалу. А вот та, маленькая такая".
     "Та, маленькая"... Вероятно, странно  говорить так о величайшей горе на
земле.  А может  быть, и не так странно и не  так уж неверно, потому что что
такое  Эверест без глаза,  который его видит? Велик  ли  он или  мал --  это
зависит от души человека.
     Недолго виден Эверест с Тигрового холма. Вот поднялось солнце, набежали
облака. Он  уже  не велик  и  не мал -- исчез.  Пора  и  мне уходить вниз, в
Дарджилинг, домой, к семье, к новой жизни, которая так отличается от старой.
Один из друзей спрашивает:
     -- Ну как?  Что ты чувствуешь теперь? Но я не могу ответить ему. Я могу
ответить только  в душе и только  самому  Эвересту, как  я сделал в то утро,
когда наклонился и положил на снегу на вершине красно-синий карандашик:
     -- Туджи чей, Чомолунгма. Благодарю тебя.



     ПРИМЕЧАНИЯ

     0 Тенцинг неоднократно изменял написание своего имени,  но обещает, что
данное написание окончательное и официальное. ( Примеч Дж Ульмана )
     1 Сахиб -- в данном случае "европеец". ( Здесь и далее примеч. ред.)
     2 А.  М. Келлас  -- шотландец, в  1910  г. сделал в Сиккимских Гималаях
десять  первовосхождений на вершины высотой более 6000 м, умер от  сердечной
недостаточности во время первой британской экспедиции на Эверест в 1921 г.
     3  Англичанин  Ч.  Г.  Брюс  --  известный  альпинист  и  исследователь
Гималаев; в 1892 г. делал  восхождения  в Каракоруме; в 1895 г. участвовал в
первой  попытке  покорить восьмитысячник Нанга Парбат; в начале 1900-х годов
дважды вносил предложения снарядить экспедицию на Эверест; после  увольнения
из армии  по  состоянию здоровья с рекомендацией врачей  вести  "спокойный и
оседлый образ жизни"  возглавил британские экспедиции на  Эверест  в 1922  и
1924 гг.
     4 Подробнее о Дж. Мэллори и Э. Ирвине см. в "Предисловии".
     5 С годами представление Тенпинга  о  "снежном  человеке"  претерпевало
изменения.
     6 Т. Г. Сомервелл достиг тогда высоты 8540 м, а Э. Ф. Нортон -- 8572 м.
     7 Подробнее о медали Тигра см. в "Предисловии".
     8  Есть  много  других,  носящих имя  Анг  Церинг,  в  том  числе  один
награжденный медалью Тигра. Это имя очень распространено среди шерпов,  и  я
постараюсь не смешивать тезок в моей книге. ( Примеч. авт.)
     9  В  ряде  других источников,  в том  числе у  Ч.  Уоррена,  участника
британской  экспедиции  1935  г.  на Эверест,  обстоятельства  восхождения и
гибели  М.  Уилсона  освещены  не  так,  как  об  этом  пишет  Тенцинг  (см.
"Предисловие").
     10 Арака-- рисовая водка.
     11 Боюсь, что я неправильно пишу эту фамилию. (Примеч. авт.)
     12 Патанами в Индии называют афганцев.
     13  Канченджанга была  впервые  покорена  в  мае  1955  г.  участниками
британской экспедиции Чарлза Эванса-- Джо Брауном, Джорджем Бондом, Норманом
Харди  и  Тони  Стретером.  Из  уважения  к  религиозным  чувствам  местного
населения,  считающего эту  гору  священной,  альпинисты не  дошли несколько
шагов до высшей точки  снежного купола главной вершины, что  дало  основание
руководителю   экспедиции   назвать   свою   книгу   об   этом   восхождении
"Неприкосновенная Канченджанга".
     14 В 1955 г., отправившись в Солу Кхумбу, я увидел два скальпа йети. Но
об этом расскажу позже. ( Примеч. авт.)
     15  Туччи Дж.  (1894--1984)  --  итальянский  буддолог,  искусствовед и
текстолог.
     16  Далай-лама -- глава ламаистской церкви. В 1959 г. покинул Тибет и в
настоящее время проживает в Индии. Тибетский автономный  район КНР образован
в 1.965 г.;  административный  центр -- Лхаса.  Сикким -- в настоящее  время
штат Индии, до  1975 г. княжество, протекторат Индии; административный центр
-- Гангток.
     17 Карри  -- острая приправа, в которой тушатся  мясо, рыба или овощи с
пряностями.
     18  Одна  из самых распространенных шуток в  экспедициях  --  это когда
кому-нибудь подкладывают камни в  ношу, чтобы  она стала тяжелее. Наши белые
начальники не видят в этом, однако,  ничего смешного, да, кажется, и я тоже.
( Примеч. авт.)
     19 Ага Хан  -- глава общины исмаилитов (ответвление  ислама). Считается
одним из богатейших людей мира.
     20  Сам я  никогда  особенно не  увлекался  кино.  Единственный  фильм,
который я видел за последние годы, это "Покорение Эвереста". ( Примеч. авт.)
     21 Гималайский клуб был создан  в 1928 г., с 1929 г. он выпускает  свой
журнал "Хималайен джорнэл", являющийся ценным источником сведений по истории
горовосхождений в Гималаях.
     22 Разумеется, за  исключением тех случаев,  когда альпинисты знают нас
лично и  отбирают  людей  сами. Кроме  того, иногда  шерпов  набирают  через
частных агентов, таких, как Карма Паул. ( Примеч. авт.)
     23   В   настоящее  время   эта   организация   называется  "Ассоциация
шерпов-альпинистов" и имеет свой значок.
     24 Смайс  Ф.  С.  (1900--1949)  --  известнейший британский  альпинист,
фотограф и  писатель;  в  20-х  годах прошел ряд новых  маршрутов в  Альпах;
участник  экспедиции проф.  Г.  О.  Диренфурта на  Канченджангу  в 1930  г.;
руководитель  успешного  восхождения на Камет в 1931 г.; принимал участие  в
экспедициях  1933, 1936 и 1938 гг.  на  Эверест;  делал восхождения в  горах
Канады и Британской Колумбии.
     25  Тильман  Г.   В.  (род.  в  1898  г.)  --  британский  альпинист  и
путешественник в горы Африки и Гималаи, участник успешной англо-американской
экспедиции на Нанда  Деви в 1936 г., член  вкспедиции  1935  г. на Эверест и
руководитель экспедиции 1938 г. на эту гору.
     26 Режим узурпировавшего власть феодального семейства Рана был низложен
в 1951 г.
     27 Снежная слепота -- временное снижение или утрата зрения в результате
ожога глаз  интенсивными ультрафиолетовыми лучами, прямыми  и отраженными от
снега  и  льда.  Симптомы:  покраснение,  острая  резь  и  туман  в  глазах,
светобоязнь.
     28   Маммери  А.  Ф.  (1855--1895)  --  видный  английский   альпинист,
представитель школы  новых методов преодоления скальных  маршрутов в Альпах.
На одной  из покоренных им  вершин в  районе  Шамони  оставил  свою визитную
карточку с записью: "Абсолютно недоступна при использовании обычных способов
лазанья".  Семь раз поднялся  на  Маттергорн. В 1888  и  1890  гг.  совершил
восхождения в горах Кавказа.
     29  Единственным  шерпом, пережившим трагедию  1937  г., был мой старый
друг  Дава Тхондуп.  В момент  катастрофы он находился  в базовом лагере.  (
Примеч. авт.)
     30 Седло названо так в честь англичанина Томаса  Лонгстаффа, одного  из
первых  исследователей  этого района Он -- первовосходитель на Трисул  (1907
г),  совершил много  восхождений  в Альпах, на  Кавказе,  в  Гималаях, горах
Гренландии, Шпицбергена и Североамериканского континента.
     31 --{ Вот это человек!} (франц.) (Примеч. перев. )
     32 Профессор Диренфурт Г.  О.  (1886--1975)  --  немецкий  альпинист  и
геолог, эмигрировал в  Швейцарию  в  связи  с приходом нацистов к  власти  в
Германии; руководил  несколькими экспедициями в Гималаи и Каракорум,  в  том
числе международной  экспедицией 1930 г.  на Канченджангу; выдающийся знаток
природы Гималаев  и  истории их  исследований; в русском переводе изданы его
книги "К третьему полюсу" (1957 г.) и "Третий полюс" (1970 г.).
     33 Это утверждение не соответствует истине.
     34  Он болел  и  не  смог  выйти вместе  со  всеми из  Дарджилинга,  но
присоединился к нам позднее в базовом лагере. ( Примеч. авт.)
     35 Хант Дж., Восхождение на Эверест. М., 1958. ( Примеч. перев.)
     36 Ламбер, Тильман, Анг Темпа, а теперь еще и  Анг Тенсинг -- не правда
ли, много "медведей" было в наших экспедициях! ( Примеч. авт.)
     37 Кварта -- английская имперская кварта, равная 1,136 литра.
     38 Тенцинг имеет в виду  рассказ  Хиллари о  восхождении (см. главу XVI
книги Ханта). ( Примеч. перев.)
     39  Здесь  речь  идет о  другом Пасанге  Пхутаре,  не  о Жокее, который
покинул экспедицию в Тьянгбоче.
     40 Джавахарлал Неру  имел титул индусского ученого -- {пандит,} который
как  бы стал  частью  его  имени. {Пандит-джи}  --уважительное,  с  оттенком
интимности обращение к нему.
     41 Тиккет -- в данном случае предупреждение за быструю
     езду. ( Примеч. перев.)
     42  Тем  временем,  словно  нарочно, для того  чтобы осложнить дело, во
Франции  без  моего ведома вышла книга обо мне,  позже  переведенная  на ряд
других языков. Написанная журналистом, который  беседовал со мной в  течение
получаса, когда я был в Швейцарии в 1953 г., она изобиловала ошибками и была
недвусмысленно   направлена   против  англичан.  У   меня   возникло  немало
неприятностей  из-за  неверного  представления,  которое она  давала  как  о
восхождении, так и о моем взгляде на экспедицию. ( Примеч. авт.)
     43  Траверс  Эвереста   сделан  уже  дважды:  участниками  американской
экспедиции 1963 г.  и болгарской экспедиции  1984  г., которые поднялись  на
вершину по западному гребню, а спустились в базовый лагерь на леднике Кхумбу
по юго-восточному гребню. В 1986 г. осуществить траверс Эвереста с севера на
юг планировала совместная экспедиция альпинистов США и Канады.

В начало
К странице Разное о Непале