Тенцинг Норгей. Тигр снегов

Я счастливый  человек.  У меня  была мечта, и она  осуществилась, а это
нечасто случается с  человеком. Взойти на Эверест -- мой народ называет  его
Чомолунгма --  было  сокровеннейшим  желанием  всей  моей  жизни. Семь раз я
принимался за дело; я терпел неудачи и начинал сначала, снова и снова, не  с
чувством ожесточения, которое  ведет  солдата на врага, а с любовью,  словно
дитя, взбирающееся на колени своей матери.
     Теперь  наконец-то  на  мою  долю   выпал  успех,   и  я  выражаю  свою
благодарность. "Туджи чей" -- так принято говорить у шерпов  -- "благодарю".
Поэтому я посвятил свое повествование Чомолунгме: она дала  мне все. Кому же
еще посвящать его?
     Судьба была  ко мне благосклонна. Но многого я  лишен,  и  чем больше я
узнаю свет, тем яснее вижу  это. Я неграмотен. Мне очень бы хотелось многому
научиться, но, когда тебе сорок лет, учиться уже поздно. Моим  дочерям будет
лучше.  Они  учатся  в  хорошей  школе  и  получат  образование,  отвечающее
современным требованиям. Я говорю сам себе: "Не можешь же ты иметь все. И ты
ведь  умеешь  писать свое  имя". После  взятия  Эвереста я написал свое  имя
столько раз, что  большинство людей, наверное,  за всю свою жизнь не напишут
столько слов.
     Как ни странным это может показаться, но у меня много книг. В детстве я
их совершенно не видел, разве что иногда в  каком-нибудь монастыре; но, став
взрослым  и побывав в разных экспедициях, я немало услышал и узнал о книгах.
Многие люди, с которыми я  ходил  по горам и  путешествовал, написали книги.
Они  прислали их мне, и,  хотя я сам  не  могу читать, я понимаю, что в  них
говорится, и дорожу ими. И вот мне  захотелось самому написать книгу. Книга,
по-моему, -- это то,  чем был  человек и что  он сделал за свою жизнь. Перед
вами моя книга. Это рассказ обо мне. Это я сам.
     Прежде всего я должен кое-что разъяснить. Язык шерпов, мой родной язык,
не имеет  письменности,  поэтому  у  нас не сохранилось  никаких официальных
записей. К  тому же счет времени  велся у нас по тибетскому календарю. Таким
образом,  я не  могу поручиться за точность всех фактов и дат, относящихся к
моей  молодости.  Когда  я  работал в  горах, я,  к сожалению,  не мог вести
дневник и поэтому не всегда уверен, как надо писать имена друзей, с которыми
совершал  восхождения. Я  сожалею об этом  и надеюсь, что они  извинят меня,
если   обнаружат  ошибки.  Я  шлю  всем  товарищам   по  восхождениям   свою
благодарность и горячий привет.
     Даже с  моим собственным именем -- оно несколько раз изменялось -- было
немало путаницы. Когда я родился, меня назвали совсем не Тенцингом. Об  этом
я еще расскажу позже. В разное время мое теперешнее имя писалось на западных
языках  когда  с "s",  когда с "z", когда без "g" на конце.  Второе имя тоже
менялось: сначала я был Кхумжунь (по названию одной шерпской деревни), потом
Ботиа (тибетец) и наконец стал Norkay или Norkey, а также  Norgya или Norgay
(в переводе это значит "богатый" или "удачливый", что не раз заставляло меня
улыбаться).  Я и сам путался то и  дело,  но как быть,  если нет официальных
записей, и как писать на языке, который не знает письменности.
     По-настоящему  моя  фамилия, или  название  моего  рода,  Ганг  Ла, что
означает на языке  шерпов "снежный  перевал", однако мы обычно не пользуемся
фамилиями, и единственное употребление, которое я сделал из своей, -- назвал
ею свой новый дом в Дарджилинге. У нас есть свои ученые, ламы; они объяснили
мне, что правильнее всего писать мое имя Tenzing Norgay. На этом написании я
и решил остановиться. В официальных случаях  я часто добавляю на конце слово
"шерп",  чтобы было понятнее, о ком  идет  речь, и как  дань  уважения моему
народу. Но дома и в кругу друзей меня зовут просто Тенцинг; надеюсь, что это
так  и  останется и я  не услышу,  проснувшись в одно прекрасное утро, что я
кто-то другой.
     Много  имен --  много  языков.  Это характерно  для той  части мира,  в
которой  я живу. Как известно, найти единый язык для многочисленных  народов
Индии -- одна из труднейших задач этой страны. Чуть ли не в каждом дистрикте
говорят на своем  языке. А так как я  много путешествовал, то стал, несмотря
на неграмотность, настоящим полиглотом. Еще в детстве я выучился говорить на
тибетском  языке  (на обоих  диалектах  -- северном  и  южном),  от которого
происходит мой родной язык -- шерпский. Свободно объясняюсь  по-непальски, и
это понятно:  ведь Солу  Кхумбу находится в Непале, недалеко от Дарджилинга,
где  я  живу  уже  много  лет.  Классическому хинди я  не  учился,  но  могу
объясняться  на  хиндустани,  представляющем  собою  смесь хинди  и  урду  и
довольно сходном  с  непальским.  Кроме  того, я немного  знаком  с  другими
языками, например пенджабским,  сиккимским,  гархвали, ялмо (употребляется в
Непале),  пушту  (употребляется в  Афганистане),  читрали (на нем говорят  в
Северо-Западной   Пограничной   провинции),  знаю  по  нескольку   слов   на
многочисленных языках Южной Индии, но всем этим я  пользуюсь только во время
путешествий. Дома, в кругу семьи, я обычно разговариваю на шерпском языке, а
с другими людьми в Дарджилинге чаще всего говорю по-непальски.
     Ну  и конечно,  еще  западные  языки.  Много  лет  я  ходил по горам  с
английскими экспедициями, знавал немало англичан, живших в  Индии,  и говорю
теперь по-английски настолько уверенно, что  смог рассказать без переводчика
большую  часть настоящего  повествования. Приходилось мне путешествовать и с
людьми других  национальностей,  и я не всегда оставался немым. Французский?
--  "Са  va bien, mes braves!"  Немецкий? -- "Es geht  gut!" Итальянский? --
"Molto  bene!"  Может  быть,  это  даже  к  лучшему,  что  мне  не  пришлось
сопровождать  польские или японские экспедиции,  не то бы я, пожалуй, слегка
помешался.
     Я много путешествовал. Путешествовать, передвигаться, ездить, смотреть,
узнавать -- это у меня словно в крови. Еще мальчишкой, живя в Солу Кхумбу, я
как-то раз удрал из  дому в  Катманду, столицу Непала. Потом удрал снова, на
этот раз в Дарджилинг. А из  Дарджилинга я на протяжении более чем  двадцати
лет  ходил с  экспедициями во  все концы  Гималаев. Чаще  всего -- в лежащий
поблизости Сикким  и обратно в  Непал,  нередко в Гархвал, Пенджаб и Кашмир.
Случалось ходить и  подальше: к афганской и к русской границам, через горы в
Тибет, в Лхасу и за Лхасу. А после взятия Эвереста мне пришлось побывать еще
дальше:  я изъездил почти всю  Индию, и южную и  северную,  летал в  Англию,
дважды  посетил  Швейцарию,  провел несколько дней в Риме.  Правда, я еще не
видел  остальной  части  Европы  и Америку, но надеюсь  скоро получить такую
возможность. Путешествовать, познавать и изучать -- значит жить.  Мир велик,
и его не увидишь сразу весь, даже с вершины Эвереста.
     Я сказал, что я счастливый  человек. Далеко не  всем шерпам так  везло,
как мне, -- многие из них погибли от болезни или во время несчастных случаев
в горах. Конечно, и со  мной бывали несчастные случаи,  но серьезного ничего
не было. Я никогда не падал с обрывов и не обмораживался. Кто сильно потеет,
легко  обмораживается, но  я  никогда  не потею  во время восхождения;  а  в
лагере, когда нам положено отдыхать, тоже стараюсь двигаться. Обмораживается
тот, кто сидит и ничего не делает. Трижды я попадал в лавины, но они были не
опасны. Один раз  потерял очки на снегу и сильно  помучился с глазами  из-за
ослепительного солнца;  с  тех пор  я  всегда  ношу  с собой две пары темных
очков. Другой раз  я сломал четыре ребра и вывихнул коленные суставы, но это
было  во  время  лыжной прогулки,  а  не  в  горах.  Единственное  настоящее
повреждение в горах я  получил, когда пытался задержать падающего товарища и
сломал палец.
     Говорят, что у  меня  "трое легких"  --  так легко  я переношу  большие
высоты. Это, конечно, шутка.  Вместе с  тем  я готов  допустить,  что  лучше
приспособлен  для  высот, чем большинство других людей,  что я действительно
рожден  быть альпинистом.  Во время  восхождения  я  передвигаюсь  в ровном,
естественном для меня  ритме.  Руки у меня обычно  холодные, даже в  жару, и
сердце,  по  словам врачей,  бьется очень медленно.  Большие  высоты  -- моя
стихия, там  я чувствую себя лучше  всего. Когда я недавно ездил в Индию, то
заболел из-за духоты и тесноты так, как никогда не болел в горах.
     Да, горы были добры ко мне. Я был счастлив в гоpax. Посчастливилось мне
и в отношении людей, с которыми я ходил в горы, товарищей, с которыми вместе
боролся  и побеждал, терпел  неудачи и добивался успеха. Среди  них  --  мои
друзья-шерпы, родством с которыми я горжусь. Среди них -- индийцы и непальцы
и другие жители  разных  стран Азии.  Среди  них люди с  Запада:  англичане,
французы,  швейцарцы, немцы,  австрийцы, итальянцы,  канадцы,  американцы, а
также  новозеландцы. Встречи,  знакомство и дружба с ними  занимают  большое
место в  моих воспоминаниях.  Для того чтобы  стать друзьями, не обязательно
быть похожими между собою. Раймон Ламбер, с которым мы чуть не взяли Эверест
в 1952 году, швейцарец и говорит по-французски. Мы могли объясняться лишь  с
помощью немногих  английских слов и  многочисленных жестов, однако  мы с ним
такие друзья, как если бы выросли в одной деревне.
     Никто из нас не безупречен. Мы не боги, а всего лишь обыкновенные люди,
и случается, что во время  экспедиций возникают осложнения. Такие осложнения
имели место и во время последней английской экспедиции 1953 года, я этого не
отрицаю.  Однако  из-за того, что экспедиция так прославилась, значение этих
недоразумений было сильно преувеличено. Посторонние люди стали преднамеренно
извращать  истину. В своей книге я не буду ни преувеличивать, ни жаловаться,
ни возмущаться, ни  извращать. Слишком велик  Эверест,  слишком  дорога  мне
память  о  нашем  восхождении.  Я  буду  говорить только  правду,  а  правда
заключается  в  том,  что   происходившие   между  англичанами   и  азиатами
недоразумения --  ничто в сравнении с теми узами, которые связывали нас. Это
были  узы общей цели, любви и преданности. Те самые  узы,  которые связывают
всех альпинистов мира, делают их братьями.
     Политика,  национальность  --  как  много  шуму поднимают  вокруг  этих
понятий! Не в горах, разумеется; там для этого жизнь слишком непосредственна
и смерть слишком близка, там человек есть человек, обыкновенный  смертный, и
больше ничего. Зато потом начинается -- политика, споры, раздоры... Не успел
я  спуститься  с Эвереста, как почувствовал это и сам. Тридцать восемь лет я
жил, и никому не  было дела до моей национальности. Индиец, непалец, тибетец
-- какая разница?  Я был шерп, простой горец, житель великих Гималаев. И вот
на тридцать девятом году моей жизни меня вдруг принялись тянуть и  дергать в
разные стороны,  словно я  не человек,  а кукла,  подвешенная на  веревочке.
Первым на вершину обязательно должен был взойти я -- на ярд, на фут, хотя бы
на  дюйм раньше  Хиллари.  Одним  хотелось,  чтобы я  был индиец, другим  --
непалец. Никого  не интересовала истина,  никого не интересовал  Эверест  --
только политика! И  мне стало стыдно. О взятии вершины я расскажу позже. Что
же  касается национальности и политики, могу лишь повторить то, что я сказал
тогда же.
     Одни называют меня непальцем, другие -- индийцем.  Я  родился в Непале,
но теперь  живу в Индии вместе с женой, дочерьми  и матерью. Индиец, непалец
--  я  не  вижу никакой разницы.  Я  шерп,  непалец, но  считаю себя также и
индийцем. Все мы члены одной большой семьи -- Хиллари, я, индийцы, непальцы,
все люди.
     Да,  это был долгий путь... От  подножия Эвереста до вершины. От горных
пастбищ  Солу  Кхумбу  до особняка  Неру  и  Букингемского дворца.  От кули,
простого  носильщика, до кавалера орденов, который путешествует на самолетах
и озабочен  подоходным налогом. Подобно всем путям,  он был  порой  тяжел  и
горек; однако, как правило, все шло хорошо. Потому что это был большой путь,
горный путь.
     И куда бы ни заводил меня мой жизненный путь,  он всегда возвращал меня
в  горы. Горы для меня все. Я знал это, чувствовал всем своим существом в то
голубое  майское утро 1953 года, когда мы с  Хиллари взошли на вершину мира.
Подобно буддийскому  колесу жизни, моя жизнь совершила  свой великий оборот.
Много лет назад маленький пастушонок  смотрел на большую гору и  мечтал... И
вот я снова вместе с Эверестом, с Чомолунгмой из детской мечты.
     Только теперь мечта стала явью.

     Удивительное дело с этим словом "шерп". Многие думают, что оно означает
"носильщик" или "проводник", потому что слышат его только в связи с горами и
экспедициями.  Между тем  это  совсем  не  так.  Шерпы --  название  народа,
племени, обитающего в высокогорной области Восточных Гималаев. Сведущие люди
говорят, что нас насчитывается около ста тысяч.
     Шерп значит  "человек  с востока".  Но  все,  что известно на сегодня о
нашем  прошлом,  -- это  что мы  монгольского происхождения  и  наши  предки
давным-давно переселились из Тибета. Мы и сейчас во многом ближе к тибетцам,
чем к любой другой народности. Наш язык сходен с тибетским (только у нас нет
письменности),  похожи  также  одежда,  пища,  обычаи;  последнее  относится
особенно  к  тем шерпам, которые мало соприкасались с внешним  миром.  Очень
тесно нас связывает религия:  подобно тибетцам, мы  буддисты.  Хотя в Тибете
теперь уже  нет шерпских деревень, часть нашего  племени принадлежит приходу
большого  монастыря  в  Ронгбуке,  по  ту  сторону  Эвереста,  и между  этим
монастырем и нашим собственным в Тьянгбоче поддерживаются сношения.
     А еще у  нас ходит  много торговых караванов. И  вот что примечательно:
здесь  продолжается  свободная  торговля  и не  требуется  паспортов,  чтобы
переходить границу. Все  прочее меняется,  но  жизнь  на высоких гималайских
перевалах течет по тому же руслу, что и тысячи лет назад.
     Через эти перевалы прошли  когда-то на  юг предки шерпов и поселились в
северо-восточном Непале, там, где  находится наша  нынешняя  родина --  Солу
Кхумбу.  Мы обычно говорим "Солу Кхумбу" так, словно это одно место, на деле
же есть  область Солу  и другая -- Кхумбу. Первая расположена южнее и  ниже,
там земледелие  и образ жизни  ближе к  непальскому. Вторая  находится очень
высоко, у самого подножия великих гор,  и сохраняет много общего  с Тибетом.
Как  и  большинство других  шерпов-восходителей,  я  родился в этой северной
области, Кхумбу.
     Через  Солу  Кхумбу  протекает  Дудх  Коси, или  "Молочная  река";  она
собирает много  притоков  из  снежников  вокруг Эвереста.  Глубокие долины и
ущелья  этой реки  связывают нас  с остальным Непалом. В холодные  зимы и во
время летних  муссонов,  когда  непрерывно  льют  дожди,  путь  этот страшно
труден. Впрочем,  даже  в наиболее  благоприятные времена  года  -- весной и
осенью -- уходит  около  двух недель на  то, чтобы  добраться до  Катманду в
центре  Непала  или оттуда к нам.  А так  как даже Катманду почти отрезан от
остального мира, то легко понять, что наша Солу Кхумбу -- очень глухое место
с примитивными условиями жизни.
     За последние  годы Непал  начал открываться для внешнего  мира, сделано
очень многое для того, чтобы преобразовать страну в современном духе. Сейчас
существует только два  резко различных способа попасть из Индии  в Катманду:
либо пешком, либо на самолете. Но уже через горы прокладывают шоссе, и скоро
впервые  можно  будет  проехать на автомобиле.  Намечается  также  соорудить
большую плотину в южном течении Коси. Правда, она будет расположена в Индии,
но  окажет  большое  влияние на земледелие Непала.  Пришел  черед  и  Непалу
измениться, подобно всему  остальному  миру. Однако  до  Солу Кхумбу все еще
далеко,  и  я думаю,  что  пройдет  много  лет, прежде  чем  туда протянется
автострада.
     Моя родина сурова и камениста, суров  и климат, тем не менее у нас есть
земледелие и  скотоводство. Пшеница  выращивается  до  высоты 2400  --  3000
метров  (главным образом  в Солу),  ячмень  и картофель -- до  4200  метров.
Важнейшая  культура  --  картофель,  он  составляет  основную  часть  нашего
питания,  вроде  как рис у индийцев  и китайцев.  Часть  земли  находится  в
общинном владении, есть и частные  земли. Многие семьи имеют землю в  разных
местах и переезжают по мере смены времен года с одних высот на другие, чтобы
сеять и собирать  урожай. Переезжать приходится  также и за стадами, которые
состоят из овец, коз и яков. Як -- основа существования не только шерпов, но
и всех жителей  Гималайского высокогорья. Он дает почти все необходимое  для
того,  чтобы накормить  человека  и согреть его: шерсть для одежды, кожу для
обуви, навоз для топлива, молоко, масло и  сыр для питания, а иногда даже  и
мясо -- хотя мне, возможно, не следовало  говорить об этом, потому что более
строгие буддисты осудят нас.
     Солу Кхумбу вполне обеспечивает себя продуктами питания  и не нуждается
в большом привозе. К тому же по лесным тропам на юг и через высокие перевалы
на север идут торговые караваны. Самый большой из  этих перевалов  -- Нангпа
Ла,  пересекающий  цепь  Гималаев  на   высоте  5700   метров,   несколькими
километрами западнее Эвереста; по нему проходит знаменитый древний  торговый
путь. И по сей день, как я  уже говорил, здесь вверх и вниз идут караваны. В
Тибет они  везут ткани,  пряности  и  разные промышленные товары из Индии  и
Непала, а из Тибета доставляют соль, шерсть, иногда гонят стада яков. Жители
Солу  Кхумбу покупают  нужные  мелочи  у проходящих купцов  и  странствующих
торговцев. Но постоянных магазинов или рынков в нашем краю нет.
     Нет в Солу Кхумбу и городов, даже больших сел. Самая большая  деревня в
Кхумбу   --   Намче-Базар,  она  стала  знаменитой  в  связи   с  последними
экспедициями  на  Эверест.   В  окружающих  долинах  лежат  другие  селения:
Кхумжунг, Пангбоче, Дамданг, Шаксум, Шимбунь, Тами. Дома выстроены из камня,
с  драночными крышами. В окнах и дверях деревянные  рамы,  стекол,  конечно,
нет. Большинство  домов двухэтажные. В первом этаже помещаются скот и разные
запасы,  а на втором,  куда попадают по внутренней лестнице, находятся общие
помещения, спальни, кухня,  уборная. Так  живут  шерпы  сегодня. И так было,
когда я был мальчиком и когда все мои предки были мальчиками до меня.
     Часто пишут, что я родился в деревне Тами, но это не  совсем верно. Моя
семья жила в Тами, и я вырос там, но родился я в селении, которое называется
Тсачу и  лежит близ  большой горы Макалу, всего в  одном дневном переходе от
Эвереста.  Тса-чу означает "Горячие источники", это святое  место, о котором
рассказывают много историй  и легенд. Моя мать  ходила туда вместе с другими
паломниками в монастырь Ганг Ла (если  вы помните, наша фамилия, или родовое
имя, тоже  Ганг Ла). Возле монастыря есть высокая  скала, похожая  на голову
Будды, и  говорят, что если праведный человек прикоснется к  скале и прочтет
молитву, то из камня  побежит вода. Но  если это же сделает дурной  человек,
безбожник, скала останется сухой.
     А еще в этих  местах  растут разные  травы, которым приписывают большую
целебную  силу.  Кругом много озер. Самое крупное из них называется  Тсония,
или "Рыбное озеро";  в другом озере, поменьше, вода напоминает по цвету чай.
Говорят, что по его берегам ходил Будда, а когда ему хотелось освежиться, он
останавливался и пил воду из озера -- для него она была .настоящим чаем.
     Много  еще  рассказывают  про  Тса-чу  и  Ганг  Ла.  В  одном  предании
говорится,  что  в  древние времена здесь  произошло большое  сражение между
двумя войсками -- гяльбо  (короля) Ванга и гяльбо Кунга. Согласно  преданию,
мои предки сражались на стороне Кунга и служили ему так хорошо, что он после
победы  даровал им землю  в этой местности.  А так как местность  называлась
Ганг Ла, они взяли себе это имя, и оно сохранялось потом всеми их потомками.
     Как бы то ни было, но  именно здесь я родился. Отец и  мать решили, что
это к счастью;  так  решили  и  ламы.  Родители  рассказали  мне,  что  ламы
советовали им  особенно беречь  меня  первые  три  года: если я останусь жив
после этого возраста, то вырасту и стану великим человеком.
     Но  если  место  моего  рождения  установить  легко,  то  год  рождения
определить гораздо труднее. В Солу Кхумбу пользуются тибетским календарем, а
он не  знает счета годам,  только названия  -- год Лошади, год Тигра,  Быка,
Птицы, Змеи. Таких  названий двенадцать -- по названиям животных, из которых
шесть мужского и шесть женского рода, а когда они кончаются, цикл начинается
снова.  Большую часть  жизни я не знал, сколько  мне лет,  знал только,  что
родился  в  год  Йоа  (Зайца);  но  недавно, сравнив  тибетский  и  западный
календари, я высчитал, что появился на свет  в 1914 году. Конечно,  с учетом
двенадцатилетнего  цикла это событие могло  произойти и в  1902 или  в  1926
году. Но я надеюсь, что я не  так стар, как в первом случае, и боюсь, что не
так молод, как во втором. Все говорит  за  то, что  мне было тридцать девять
лет, когда я взошел на Эверест.
     Время года, когда я родился, оказалось легче установить. Судя по погоде
и состоянию посевов, это был конец  мая. Теперь, оглядываясь назад, я вижу в
этом  хорошее  предзнаменование:  самые  важные  события  моей жизни  всегда
случались в конце мая. Прежде всего мое рождение. Далее,  именно в это время
стоит наиболее благоприятная погода для восхождений. 28  мая я был почти  на
вершине Эвереста вместе с  Ламбером; 29 мая -- год и  один  день спустя -- я
взошел на нее вместе с Хиллари. Поскольку у нас нет точных записей, шерпы не
отмечают день рождения. Но годовщину  взятия Эвереста я готов праздновать до
конца жизни.
     Мою мать  зовут Кинзом, отца звали Ганг  Ла Мингма (как  я уже говорил,
дети шерпов не носят фамилии  родителей). Нас было тринадцать  детей, семеро
мальчиков  и  шесть  девочек,  но так  как жизнь в Солу Кхумбу  всегда  была
тяжела, а смерть близка, в  живых остались только я и три мои сестры. Две из
них живут с мужьями и детьми в Дарджилинге, третья, младшая, в Солу Кхумбу.
     Ни отец, ни мать не видели  никогда по-настоящему  внешнего мира. Самое
дальнее их путешествие было в Катманду и в Тибет, в Ронгбук, где брат матери
был  когда-то  верховным  ламой. Отец умер в 1949 году.  Но  моя мать -- она
теперь очень стара -- еще жива. Во время экспедиций на Эверест в 1952 и 1953
годах я увиделся с  нею в Тами после многих лет разлуки,  а  в 1955 году она
переселилась ко мне.
     Теперь я должен снова  сказать о  своем  имени.  Когда я  родился, меня
назвали не Тенцингом, а Намгьял  Вангди. Но  однажды меня принесли к важному
ламе из Ронгбука.  Он посмотрел в свои священные книги и объявил, что в меня
воплотился  дух одного очень богатого человека, который незадолго перед этим
умер в Солу  Кхумбу,  и что  поэтому мое  имя  нужно  изменить. Он предложил
назвать меня  Tenzing Norgay  (или Norkay, или Norkey, как  часто писали это
имя) и сослался,  как и ламы в  Тсачу,  на то,  что мне предстоит  совершить
великие   дела.  "Норгей"  означает,   как  я  уже  говорил,  "богатый"  или
"счастливый". "Тенцинг"  значит  "приверженец религии" --  так звали  многих
лам, в том числе и  того  ламу, который дал мне это  имя. Как бы то ни было,
родители решили, что "Богатый-Счастливый-Приверженец Религии" --  подходящее
имя на все случаи жизни, и переименовали меня, надеясь, что это принесет мне
счастье.
     Когда я подрос, было решено, что  я должен стать ламой. Меня  послали в
монастырь, обрили мне голову и одели послушником. Но  скоро один из  лам  (а
они  не всегда такие  уж  святые!)  рассердился на меня и ударил  по  голове
дубинкой. Тогда я убежал домой  и  сказал, что  больше  не  пойду  туда. Мои
родители  всегда любили меня -- они не послали меня  обратно в монастырь; но
иногда я задумываюсь, что бы случилось, если бы я  не вернулся.  Кто  знает,
возможно, я был бы сегодня  ламой. Бывает,  когда я рассказываю эту историю,
мои друзья  говорят: "А, вот из-за чего ты помешался на горах -- стукнули по
голове!"
     Единственными в Солу Кхумбу,  кто умел читать и писать, были  несколько
лам.  Однако писали они, разумеется, не на шерпском  языке (ведь у  нас  нет
письменности)  ,  а  на  классическом  тибетском,  который  является  языком
северного буддизма.  Как  бы  то  ни  было, убежав  из монастыря, я  потерял
единственную  надежду  получить  образование.  Теперь  в  Намче-Базаре  есть
небольшая светская школа, не  ахти какая, но все-таки школа, а в  мою юность
никакой не  было, так что я  проводил время  подобно всем  моим сверстникам:
играл  и работал. Конечно,  я  многое  успел  забыть  с тех  пор, но кое-что
запомнилось очень  хорошо. Помню, как  я катался верхом  на  старшем  брате,
которого теперь давно уже нет в  живых... Скот теснился зимой в первом этаже
нашего дома, и  я запомнил запах пара, который  стоял густым  облаком вокруг
животных, когда они  приходили с холода. А сами мы теснились  почти так же в
маленьких каморках на втором этаже -- шум, гам, с кухни проникает дым и чад,
но мы счастливы и довольны, потому что другой жизни не знаем.
     Некоторые отцы обращались  с детьми  сурово и жестоко. Не таков был мой
отец.  Я был  очень привязан  к отцу и любил приносить  ему  что-нибудь  или
делать для  него  что-то  даже тогда, когда  меня об  этом не просили. Еще я
любил сидеть  рядом с моей старшей сестрой, когда она доила яков; она давала
мне пить теплое парное молоко.
     Сестру звали Ламу Кипа, она была для меня второй матерью.  Позднее  она
стала {ана ла} (монашкой)  в монастыре в Тьянгбоче, где оставалась семь лет.
Помня, как она жалела меня, когда я был  совсем маленьким, я  часто приносил
ей еду. Там  Ламу Кипа познакомилась с  одним  монахом, ламой Нванг  Ла, и в
конце  концов они вместе ушли из монастыря  и  поженились.  Наша религия  не
видит ничего предосудительного в  том, чтобы  монах и  монахиня  поженились,
только они не могут оставаться  в монастыре.  С тех пор Нванг Ла стал своего
рода "домашним  ламой"  нашей  семьи. Много лет он  жид  с Ламу  Кипа в Солу
Кхумбу. После экспедиции 1953 года я забрал их к. себе в Дарджилинг, где они
и живут  теперь со  своими детьми. Их сын Гомбу ходил со мной в том году  на
Эверест и дважды поднимался до Южного седла; хотя ему всего двадцать лет, он
один из лучших молодых шерпов-восходителей.
     Однако сейчас я рассказываю о том, что  происходило задолго до рождения
Гомбу, когда я еще и не слыхал слова "Эверест". В детстве я, конечно, не раз
видел  на севере вершину,  которая возвышалась в  небе надо всеми остальными
горами, но тогда  она называлась  не  Эверест.  Она  называлась  Чомолунгма.
Обычно говорят, что Чомолунгма  значит  "Мать  --  богиня вселенной", иногда
"Богиня  -- мать ветров". Но когда  я был мальчиком в Солу Кхумбу, это слово
означало ни то, ни другое, оно означало  "Гора, такая высокая, что через нее
ни  одна  птица  не может  перелететь".  Так  рассказывали  своим детям  все
шерпские матери,  так рассказывала мне  моя мать, и это имя горы,  которую я
люблю, по-прежнему правится мне больше всех.
     Для меня, как и для всех детей,  мир был поначалу очень мал. Он включал
отца и мать, братьев и сестер, наш дом, нашу деревню, поля, пастбища и яков.
На  севере высились могучие вершины, на востоке и  западе -- другие горы, на
юге терялась в  лесах Дудх Коси, а о том,  что лежало за всем этим, я ничего
не  знал. Но  по мере того как я  рос, я  все больше узнавал о внешнем мире.
Прежде  всего о Тибете и  о  его  священном городе Лхасе,  о  котором  много
говорили  мои родители и ламы.  Искренне верующие люди,  отец и мать мечтали
совершить паломничество в  Лхасу, но путь  был  слишком долог и дорог, и они
так и не попали туда.
     Уже взрослым  я понял,  что кое в чем  отличаюсь от  большинства  людей
моего народа. Думаю, это отличие  зародилось еще в детстве. Помню, что я был
очень застенчив  и сторонился сверстников. Когда другие мальчики бегали друг
за другом или играли в разные  игры, я сидел один и мечтал о далеких краях и
больших путешествиях.  Я представлял себе, что пишу  письмо  одному знатному
человеку в  Лхасе,  потом он приезжает и увозит меня  с собой. Или что я иду
туда  во  главе большой  армии.  Иногда  я  смешил отца, прося  его дать мне
лошадь, чтобы я мог отправиться в путь. Всегда -- ребенком, юношей, взрослым
--   я   хотел   путешествовать,   двигаться,   путешествовать   и   видеть,
путешествовать  и открывать; очевидно, это стремление и  определило весь ход
моей жизни.
     Мечты  о Лхасе  относятся  к  ранним  годам моего  отрочества.  Потом я
услышал и стал  думать о других местах. Уже много лет  шерпы из  Солу Кхумбу
ходили через  горы  и  через  лес в  Дарджилинг, чтобы  работать  на  чайных
плантациях,  или  носильщиками,   или  рикшами;  возвратившись  домой,   они
рассказывали о виденном.

Дальше